Читаем Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых» полностью

Итак, я ничего серьёзного в последовавших за моим пананархизмом попытках реформирования анархизма, сначала на Украине, а после и в Москве, не усматриваю; как всякое реформаторство в наше время, оно бессомненно потерпит полное крушение, ибо никакого выхода из анархического тупика, помимо внегосударственности, фактически нет, ибо создать из анархизма партию вроде социал-демократии, что означает отбросить всю подгосударственность анархизма, выделяя из него или чистую догосударственность (стремящуюся к власти партию), или чистое мессианство, выжидательство исторического процесса, заранее осуждено на неудачу из-за одного того, что весь анархизм, как и примыкающие к нему течения вроде максимализма, всегда вложили всю свою сущность, смысл и оправдание своего существования лишь в лозунге: «прямо к цели», без которого анархизм как таковой перестаёт существовать, что не мешает, конечно, называться анархистами и без него – тем, которым угодно прилепить себе какой-нибудь ярлык лишь на потеху или из-за одной трусости остаться без такового. Оспаривать этот основной тезис анархизма, на котором последний исторически разошёлся с социализмом, с марксизмом, и называться анархистом – есть абсурд, что-то вроде названия «неанархического анархиста», так как одним тем, что отвергаешь государство в будущем, ещё не имеешь права на название «анархист», ибо в этом согласится с тобою не только коммунист и социалист, но даже и кадет. Значит, это принципиально невозможно, как и невозможно выезжать на человечестве будущего, т. е. на уничтожении национальностей в будущем, ибо с этим опять согласится добрая половина кадетов и почти все социалисты и буквально все коммунисты. Что остаётся для анархизма делать с вопросом о государстве? Очевидно, то, что он до сих пор делал – отвергать, разрушить или разложить государство сейчас, и тут-то он и попадает в трясину подгосударства: демагогии, дезорганизации, эксов, террора, шкурничества, индивидуализма и преступности (1-й категории)17

. Очевидно, практически его амплитуда может колебаться между мессианством и подгосударством, теоретически же – держаться лишь последнего.

Выяснив и анализируя вышеуказанным образом осуждённое исторически быть реакционным анархическое «содержание», мы его заменили новым изобретённым содержанием, изобретением реального качественного человечества с его реальной качественной основой Человеко-Человечества, не объединенческого, а заранее единого, не верхушечного, а коренного, прочного, фундаментального (не сверху, а снизу), не политиканской фикции, а изобретённой действительности, не союза шкурников, индивидов, и не поднимая зоологическое до психологического и социального путём возвышения индивидуализма: от семейного, племенного, расового и национального и далее классового индивидуализма, наконец, к человечественному индивидуализму, чем получилось бы опять-таки лишь колоссальное шкурничество, шкурничество в человечественном масштабе, а с другого конца, с антизоологии, с альтруизма и идеализма (не метафизического, а поведениеизобретательного, нравоизобретательного), не с естества, а с изобретённого, не с апостериори, а с априори. Но этого ещё мало было (и в этом опять-таки заключается ошибка подражающих нам анархических групп), ибо анархизм реакционен не только содержанием, но и методом, т. е. тактикой, которой опять-таки, если он не уклоняется к социал-демократизму, т. е. к мессианскому ничегонеделанию (чем, конечно, лишает себя, как сказано, права на существование), впадает в подгосударство. И выхода тут опять нет, кроме изобретения нового, а это новое есть изобретение внегосударственности, которое исковеркать пока ещё не успели из анархического лагеря (хотя в нём уже обнаруживается некоторая тенденция и к этому), и которое, собственно, и есть гвоздь Плана в его отношении к «вне», к обществу, к государству.

Очевидно, внегосударственность надо мыслить как всякое изобретение, т. е. как создание того, чего доныне не было. Её особенность заключается лишь в том, что её приходится отвоевывать шаг за шагом, – не как другие изобретения, не как язык АО, у естества, а у социального естества, у государства, злоизобретающего, что гораздо труднее. Однако унывать нечего: хотя официального признания всё ещё не последовало со стороны комм<унистического> госуд<арства>, однако ж молчаливое признание и согласие уже два года налицо; и нет сомнения, что идея о внегосударственности как об единственном правильном решении спора между государством и анархией, которые одинаково неправы, и единственном средстве предупреждения анархической революции, потопления в крови всей цивилизации (хоть лжецивилизации, всё же цивилизации), возьмёт верх над аффектами борьбы, ожесточённости, насилия и терроризма, и рядом со всеми культурными государствами будет возвышаться внегосударственное Человечество. В борьбе партий и государств между собою победят и устоят те из них, которые применят или допустят внегосударственность как громоотвод всех бурь, бунтов, вспышек, мятежей и революций.

Перейти на страницу:

Все книги серии Real Hylaea

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное