Положительный новый анархизм, таким образом, оказался внутренним противоречием, ибо отрицательность и реакционность анархизма – не что-то налётное, наносное (как <я> думал три года назад), а сущностное, нутряное, неизбежное, имманентное, вытекающее из его недр, из основных его начал. Только поэтому анархическая среда кишмя кишит сомнительными типами. Только поэтому благодаря отсталости и «назадности» «теоретиков» и основоположников анархизма, этих Прудонов, Бакуниных, Кропоткиных и Толстых, вся анархическая литература пропитана духом хозяйственной, политической и проч. чёрной реакции, дышит противочеловечественностью и противокультурностью – противоизобретательностью. Эгоизм-индивидуализм Штирнера и Ницше, мелкохозяйничество Прудона и прочих, бунтарство и славянофильство Бакунина, патриотизм – «учёность» (чернокнижие) и проч. Кропоткина, религиозная юродивость, природомания и крестьянщина Толстого и проч. и проч., всё вышивается на одной канве, всё сводится к одному: к «назад», к «под», к «прежде», к «было время», к «до» – словом, к антикультуре, антицивилизации, к противочеловечеству, к противоизобретательству.
И вот начинаем понимать, что собственно внегосударственность не есть больше анархизм, а что-то другое, совершенно отличное, которое, если у нас тем временем не пропала бы охота к образованию новых «измов», принципиальнее, не потеряли бы всякую веру в эти «измы», а главное, <мы> не начали бы смотреть на внегосударственность как на чистое изобретение, как на часть и условие Человечествоизобретательства, – то мы назвали бы его эктархизмом, как и если с изобретением языка Человечества, языка понятий, языка изобретательства АО15
, не потускнел бы в наших гласах ореол греческого языка, мы бы обозначили внегосударственность в отличие от анархии термином: эктархия. Ныне же все эти мудрости измо-фабрикации, как и трёх-четырёхэтажение анархизма (анархизм-синдикализм-коммунизм-индивидуализм и проч. и проч. великие творения анархоединителей, пустозвонных анархореформаторов и анархомировых чернокошмарников, вечно копошащихся вокруг да около безъядерного ныне слова «анархизм»), я оставил мелко плавающим анархическим группам, секциям и проч. «всероссийским», чтоб они на них отвели своё мелкоумие. Отраден для меня лишь тот факт, что мой анализ подгосударственного, государственного и надгосударственного, произведённый 2–3 года назад, произвёл переполох в рядах анархизма, вызывая полную перетасовку и перегруппировку всех его течений. И это укрепляет во мне уверенность, что диагноз анархической болезни мною поставлен правильно, и что мой взгляд на внегосударственность как на социально-лечебное средство против демагогии и дезорганизации верен.Судьба моей первой идеи о реакционности анархизма постигла и вторую – идею о Человечестве. И к ней начинают всё больше примазываться перебежчики из анархического лагеря, понимая её, конечно, не как реальный План, а коверкая по-своему, извращая и превращая и само Человечество – в «изм»… Но как бы то ни было, мне приятно констатировать, что над анархическим славянофильством поставлен крест, что скоро сойдёт в могилу с могиканами анархизма и анархическая деревенщина, (культ деревни и крестьянства), местничества и областничества, и что новообразующиеся анархические группы уже вынуждены словесить о своей хотя всё ещё полумессианской и полуимпериалистической Человечественности. А это окрыляет меня надеждой, что скоро будет отпета и последняя шкурническая песенка анархизма со всеми его эгоизмами, индивидуализмами, «личностями» (читай: шкурниками), особями (читай: развратниками), индивидами (фальшивомонетчиками), полуиндивидами (интериндивидами16
, читай: онанистами вдвоём и т. п.) и т. д. и т. д., и что на могиле индивида и интериндивида изобретётся-выстроится великолепный дворец великого антииндивида Человека – Человечества, Всеизобретателя – Всеизобретальни.