Читаем Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых» полностью

Положительный новый анархизм, таким образом, оказался внутренним противоречием, ибо отрицательность и реакционность анархизма – не что-то налётное, наносное (как <я> думал три года назад), а сущностное, нутряное, неизбежное, имманентное, вытекающее из его недр, из основных его начал. Только поэтому анархическая среда кишмя кишит сомнительными типами. Только поэтому благодаря отсталости и «назадности» «теоретиков» и основоположников анархизма, этих Прудонов, Бакуниных, Кропоткиных и Толстых, вся анархическая литература пропитана духом хозяйственной, политической и проч. чёрной реакции, дышит противочеловечественностью и противокультурностью – противоизобретательностью. Эгоизм-индивидуализм Штирнера и Ницше, мелкохозяйничество Прудона и прочих, бунтарство и славянофильство Бакунина, патриотизм – «учёность» (чернокнижие) и проч. Кропоткина, религиозная юродивость, природомания и крестьянщина Толстого и проч. и проч., всё вышивается на одной канве, всё сводится к одному: к «назад», к «под», к «прежде», к «было время», к «до» – словом, к антикультуре, антицивилизации, к противочеловечеству, к противоизобретательству.

И вот начинаем понимать, что собственно внегосударственность не есть больше анархизм, а что-то другое, совершенно отличное, которое, если у нас тем временем не пропала бы охота к образованию новых «измов», принципиальнее, не потеряли бы всякую веру в эти «измы», а главное, <мы> не начали бы смотреть на внегосударственность как на чистое изобретение, как на часть и условие Человечествоизобретательства, – то мы назвали бы его эктархизмом, как и если с изобретением языка Человечества, языка понятий, языка изобретательства АО15

, не потускнел бы в наших гласах ореол греческого языка, мы бы обозначили внегосударственность в отличие от анархии термином: эктархия. Ныне же все эти мудрости измо-фабрикации, как и трёх-четырёхэтажение анархизма (анархизм-синдикализм-коммунизм-индивидуализм и проч. и проч. великие творения анархоединителей, пустозвонных анархореформаторов и анархомировых чернокошмарников, вечно копошащихся вокруг да около безъядерного ныне слова «анархизм»), я оставил мелко плавающим анархическим группам, секциям и проч. «всероссийским», чтоб они на них отвели своё мелкоумие. Отраден для меня лишь тот факт, что мой анализ подгосударственного, государственного и надгосударственного, произведённый 2–3 года назад, произвёл переполох в рядах анархизма, вызывая полную перетасовку и перегруппировку всех его течений. И это укрепляет во мне уверенность, что диагноз анархической болезни мною поставлен правильно, и что мой взгляд на внегосударственность как на социально-лечебное средство против демагогии и дезорганизации верен.

Судьба моей первой идеи о реакционности анархизма постигла и вторую – идею о Человечестве. И к ней начинают всё больше примазываться перебежчики из анархического лагеря, понимая её, конечно, не как реальный План, а коверкая по-своему, извращая и превращая и само Человечество – в «изм»… Но как бы то ни было, мне приятно констатировать, что над анархическим славянофильством поставлен крест, что скоро сойдёт в могилу с могиканами анархизма и анархическая деревенщина, (культ деревни и крестьянства), местничества и областничества, и что новообразующиеся анархические группы уже вынуждены словесить о своей хотя всё ещё полумессианской и полуимпериалистической Человечественности. А это окрыляет меня надеждой, что скоро будет отпета и последняя шкурническая песенка анархизма со всеми его эгоизмами, индивидуализмами, «личностями» (читай: шкурниками), особями (читай: развратниками), индивидами (фальшивомонетчиками), полуиндивидами (интериндивидами16, читай: онанистами вдвоём и т. п.) и т. д. и т. д., и что на могиле индивида и интериндивида изобретётся-выстроится великолепный дворец великого антииндивида Человека – Человечества, Всеизобретателя – Всеизобретальни.

Перейти на страницу:

Все книги серии Real Hylaea

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное