Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых»

В этом переулке стоит – как будто кто-то забыл его поджечь, подорвать, снести – трудно сказать, что – некоторое здание, которое вроде бы стойло, а вроде бы и не стойло. В его стене, выходящей на улицу, – крошечные окошки, похожие на щели.

Может быть, это здание осталось с древности, предшествовавшей сожжению Москвы во время нашествия Наполеона. Может быть, тогда это была конюшня. Кто может знать и предсказать судьбу уродливого здания?

Дверь открывается в переулок. Низкая, какой и должна быть дверь в стойло. Нет дощатого пола. Казалось, что кирпичи лежат с какой-то обидой. Один к другому задом: мол, я с тобой не дружу, я с тобой не играю.

Откроешь дверь, и на тебя дохнёт кислятиной и сыростью, как из погреба, в котором лежит проросшая и подгнившая картошка. Внутри так темно, что тени даже днём можно резать ножом и подцеплять на вилку.

Воздух – промозглый, липкий и какой-то склизкий. Он прикасается к вашему лицу как лапка жабы. Становится противно. Хочется выругаться.

Эту руину вымазали изнутри сажей – и казалось, что вы угодили в бочонок с мазутом или в некий филиал ада, в котором стоят большие котлы со смолой для варки грешников. Стоило переступить порог, который был таким высоким, что его нельзя было просто переступить, надо было на него встать, чтобы спрыгнуть с него вниз с другой стороны, как становилось страшно.

Красные и зелёные полосы прорезали чёрные стены и потолок. На них были начертаны отрывки стихов. Один отрывок нелепее другого. Надписи извиваются как огненные змеи на стенах и сползают на стоптанные кирпичи пола.

Ногам здесь холодно даже посреди лета. Надо носить валенки.

Глаз не может вынести дикость красок. Колет красная полоса. Вы читаете писания и хватаетесь за бока от смеха. Плечи трясутся и вопрошают:

– Неужели во всей Москве не смогли сыскать более подходящего храма для муз?

Маяковский был здесь первосвященником. Каждую ночь он проводил службу. Он каялся в своих грехах в стихах и посылал публику куда подальше, к дьяволу, ко всем чертям.

Прочие жрецы-поэты не отставали от него в своём помешательстве.

На левой стене, в углу, который был ещё мрачнее, чем всё вокруг, как напоминание о разрушении Храма был намалёван красный круг.

Не ошибитесь. Это не просто какой-то там круг. Это Земной шар. И там написано, что Гольцшмидт – председатель всего Земного шара⁶. Ни больше и ни меньше. Он ведь не мог быть царём всех царей, потому что был самый разгар революции – и высшим рангом тогда было председательство.

Это место называлось «Кафе поэтов».

И стойло для Пегаса тоже имелось в Москве⁷.

А также и кузница, в которой стихи ковали как подковы⁸.

Короче, они ничего плохого в виду не имели и не делали. Они всего лишь дурачились.

Вот стоит себе некий поэтик на Тверской на крыльце, на ступеньках. Вокруг него – мальчишки в качестве публики.

Внизу, на улице стоит девушка и рисует его портрет, портрет великого поэта, который только что проявил свое величие.

Какой-то прохожий бросает, качая головой, замечание:

– Честное слово, жаль, что они не хоронят его на этом самом месте и не воздвигают ему монумент.

3. Звуки без слов

Иные совсем забрасывают слова, которые есть в языке, и остаются при голых звуках. Они флиртуют с идеей, согласно которой поэзия, если она желает быть по-настоящему музыкальной, должна полностью избавиться от всяческих вербалитетов, каковые являются по своей сути вульгарно-надуманными, слишком уж обывательски-простыми, слишком уже конвенционально-избитыми. Они сочинили и опубликовали большое число стихотворений, состоявших только из отдельных звуков и их сочетаний, как будто чисто мелодических соединений, не имеющих смысла и не могущих быть истолкованными на разговорном языке⁹.

Что-то похожее мы находим в детских песенках, в считалках в колдовских заклинаниях, в заговорах, в некоторых амулетах, содержащих сочетания звуков, не имеющие в себе или за собой или над собой вербального смысла.

Вот такого рода заклятие, приведённое в молитвеннике еврейского праздника Новолетия в добавочной молитве второго дня. Его надо произносить в тот момент, когда кантор, читая благословение Святости, произносит древнееврейское слово «айе…» – «где…». Это, как заверяет молитвенник, средство приобретения одного из трёх следующих благ или даже всех их вместе: богатства, духа святости и добрых, богобоязненных детей:

Яп, эн, гис, гэд, ди, ми, эм, эйс, бэн, гэм, шем, эйс, сэ, лейв, гэ, ов, ло, лехо, эйр, эм.

Это обломки вербальных единиц, не имеющие в своей совокупности вербального истолкования.

Эти эксперименты в русской поэзии не удались. Лишь немного пены на поверхности новых течений поэтического творчества.