Читаем Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых» полностью

Чем привлекал анархизм? Прежде всего очевидностью утопического прозрения: отрицанием неподвижности, смерти, верой в природные качества человека, убеждением о совместимости, сочетаемости разных человеческих идеалов, утопией всеобщей гармонии вне какого-либо принуждения, начиная с государственного. Но не только. Анархизм нравится, особенно художникам, своей энергией, призывом к омоложению себя и своих идей, к обновлению творческого акта. Привлекает и его потенциал провокации и, несомненно, «медийная эффектность». Его сенсационность эксплуатировалась популярной культурой и, наоборот, контуры этой культуры, которая как раз в это время становится воистину «массовой», во многом обрисовывались анархиствующими героями и/или злодеями, густо населившими прессу, приключенческий роман, бульварный театр, кино. Убийство Александра ІІ поразило современников. Русские нигилистки и нигилисты с бомбой в кармане и в чёрных очках стали появляться и на страницах бесчисленных Фантомасов5, и в произведениях писателей «высокого полёта» – у Оскара Уайльда («Вера, или Нигилисты», 1883), Альфонса Доде («Тартарен в Альпах», 1885), Эмиля Золя («Жерминаль», 1885), Гилберта К. Честертона («Человек, который был Четвергом», 1908), Джозефа Конрада («Глазами Запада», 1911). Вдохновлённые русским примером, западные анархисты заявили о себе на рубеже веков «пропагандой действием»: актами террора, от Равашоля, Эмиля Анри, банды Бонно до знаменитой осады на Сидней Стрит в Лондоне, серией политических убийств – французского президента Сиди Карно в 1894-м, Елизаветы Австрийской в 1898-м, короля Италии Умберто І в 1900-м, президента США Мак-Кинли в 1901-м. Всё это поражало, прочно входило в коллективное «воображаемое», влияло на умы. Даже миролюбивый Кропоткин, увлекшись примером глашатая «непрерывной революции» Эррико Малатесты, призывал в 1880 году: «нам пригодится всё, оружие слова, кинжал, ружьё, динамит, всё, что нелегально»

6 (он радикально изменил свое мнение несколько лет спустя).

Многим тогда – и защитникам, и противникам политического порядка, – анархизм представлялся угрозой гораздо более реальной для существующего положения вещей, чем другие революционные движения, с «научным социализмом» включительно. Вместе с тем – благодаря этому, – он обладал особой притягательной силой для тех, кто боролся против «мещанства» во имя «свободного творчества» и «нового искусства».

Напомним здесь сталинское, пусть топорное, но вполне действенное определение отличия анархизма от революционного марксизма:

Краеугольный камень анархизма – личность, освобождение которой, по его мнению, является главным условием освобождения массы, коллектива. По мнению анархизма, освобождение массы невозможно до тех пор, пока не освободится личность, ввиду чего его лозунг: «Всё для личности». Краеугольным же камнем марксизма является масса, освобождение которой, по его мнению, является главным условием освобождения личности. То есть, по мнению марксизма, освобождение личности невозможно до тех пор, пока не освободится масса, ввиду чего его лозунг: «Всё для массы»7.

Естественно, что в кризисное и революционное время многие художники-новаторы ощущают себя в близком родстве с анархизмом. Мало кто сегодня помнит, что Франц Кафка изучал Бакунина, Кропоткина, Герцена, в 1909 году был членом чешского анархистского сообщества «Клуб молодых», участвовал в демонстрациях протеста против казней Франсиско Феррера, Лиабефа8

. Если знать об этом, к его вещам об абсурде закона, власти, государственного насилия прибавляется дополнительный и немаловажный смысловой оттенок.

Возьмём пример Франции. Стефан Малларме, Анри де Ренье, Поль Валери участвовали в журнале «Политические и литературные встречи» (“Entretiens politiques et littéraires”), где печатался анархист Элизе Реклю и регулярно обсуждались Бакунин и Штирнер. А вот отнюдь не полный список сотрудников анархистского журнала «Вовне» (“L’Endehors”): Эмиль Верхарн, Феликс Фенеон, Сен-Поль Ру, Тристан Бернар, Октав Мирбо…9 Сближаются с анархизмом такие музыканты-новаторы, как Эрик Сати, очень многие живописцы, Гюстав Курбе и Камиль Писсарро, Поль Синьяк и Пабло Пикассо, Франсис Пикабиа и Диего Ривера (прототип Хулио Хуренито)10. Реми де Гурмон, один из лидеров французского модернизма, писал: «Символизм буквально переводится словом свобода, а для неистовых – словом анархия»11.

Перейти на страницу:

Все книги серии Real Hylaea

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное