Читаем Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых» полностью

В тогдашней творческой среде тон задавал мистический анархизм Георгия Чулкова и его друзей23. С ним более или менее явно перекликался не менее мистический анархизм прямых и косвенных последователей Станислава Пшибышевского. Последний сильно повлиял на Леонида Андреева и своей поэтикой, и идеями, а отголоски его формулы «Сатана был первый философ и первый анархист»24 мы явно слышим в творчестве Фёдора Сологуба

25 и даже, несколько позже, в полемических писаниях мало склонного к мистицизму Замятина. Ещё одну, ещё более эзотерическую форму «мистического анархизма» исповедовал и затем распространял уже в советской России ученик и наследник Кропоткина анархист-коммунист Аполлон Карелин, возродивший в анархистской среде ритуалы розенкрейцеров26. Наследником же Карелина станет автор оккультно-космической поэмы «Скитания духа» (1914) Алексей Солонович, один из будущих руководителей музея Кропоткина, будущий учитель Василия Налимова27
. Близкие к философскому анархизму платформы защищались и в чулковском альманахе «Факелы» (1906–1909), и в журнале «Перевал», который также издавался с 1906 года: в нём Николай Минский проповедовал либертарный социал-гуманизм, Максимилиан Волошин – свой кармический революционизм, Константин Эрберг – свой иннормативизм. «Вопросы жизни», издававшиеся Николаем Лосским, говоря в обращении от редакции о «быстроте общественно-политического развития нашей родины», делают важное для понимания атмосферы эпохи уточнение:

Наш журнал, преследующий общекультурные и религиозно-философские цели, предпочитает сохранить независимое беспартийное положение, хотя, конечно, всецело присоединяется к общему освободительному движению во имя анархического идеала в его религиозном понимании28.

Почти в то же время Бердяев заявлял в двухнедельнике «Свобода и культура», что «правда у Прудона и Толстого», и требовал «политики культурно-анархической […] не в смысле утверждения насилия, а в смысле отвержения всякого насилия, не анархию хаоса и мирового распада, а анархию свободной гармонии и божественного соединения»29.

«Анархический идеал в его религиозном понимании», «анархия свободной гармонии и божественного соединения», – модернистам анархизм видится не просто социально-политической концепцией, а порывом в утопию, сублимацию общественного, и прямо связывается с поисками духовными, мистическими, иногда мистико-эзотерическими.

В более общественном ключе Николай Минский констатировал, что «в нашу эпоху умственным центром, вокруг которого вращаются все другие идеи и мнения, является спор между социализмом и анархизмом»30. К разрешению спора подводила характерная мысль:

Социалистический строй представлялся Триродову неизбежною ступенью в развитии культурного общества. Триродов думал, что это будет только переходом к синдикализму, а через него к совершенно свободному строю. Триродов думал, что опыт покажет неизбежность социалистического строя, опыт же покажет и его временную, переходную природу31

.

С героем Сологуба в этом отношении соглашался и эгофутурист Иван Игнатьев, называвший своё мировоззрение «эговым анархизмом». Он писал: «Мировой процесс беременен социализмом, и задача всех не препятствовать благополучному разрешению процесса. Ибо следующим братом новорождённого будет анархизм»32. Буквально то же говорил в 1906 году Андрей Белый:

Социал-демократия чеканит общественные отношения так, как современное искусство форму. Но социал-демократический строй, являясь организацией индивидуализма, непосредственно приводит нас к анархизму как организации свободы, венцом которой и является творческое слияние красоты с жизнью33.

Переворот в искусстве для многих связался с идеализированным представлением о будущей анархии; и не случайно в 1907 году Корней Чуковский представил русскому читателю образ современного художника-титана в книге «Поэт анархист Уот Уитман»34. Примеры можно умножать. Мы не силимся доказать, что весь Серебряный век был целиком анархистским, просто при разговоре о нём нельзя обойти вниманием ни сам анархизм, ни идею ожидаемой «эволюции» через социалистический строй к идеальному миру, построенному на анархических началах.

Перейти на страницу:

Все книги серии Real Hylaea

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное