Читаем Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых» полностью

Интериндивидуализм Гордина старается заново решить неизбывное противоречие между свободной личностью и общественной жизнью. Не отвергая целиком классического анархизма, как это делает Вольф, он в очередной раз рисует «альтернативный» вариант действительности. Его учение, выраженное не всегда ясным стилем, как всегда богато идеями, точными наблюдениями и меткой критикой. И как всегда, он смешивает разумные тезисы, непонимание «реальной политики» власти (при отчётливом понимании природы большевизма) и вполне утопический дискурс (в котором критика утопизма занимает важное место). Это учение Абба будет разъяснять и дорабатывать на разных языках, оно составит основу его последующей философской деятельности.

Направленность учения можно уловить в следующей цитате:

Интересы дома не тождественны с интересами кирпичей. Класс может торжествовать, когда его члены могут быть поражены из внутри, он будет торжествовать в лице своих виднейших представителей, организаторов.

Вот почему анархо-универсализм-интериндивидуализм не может стоять на «классовой» точке зрения, а должен стоять на точке зрения отдельного, каждого отдельного человека и его взаимоотношений с другими, ему равными128

.

В каком-то смысле философско-социальный проект, к которому подбирается Абба Гордин в 1921 году, своим гуманизмом, вниманием, уделённым отдельной личности, а в то же время поисками социальной справедливости и преобладающим значением этики, приближается к «персонализму», который будут в 1930-е годы развивать во Франции такие мыслители, как Эммануил Монье.

В первой же статье из цикла «Интериндивидуализм в культуре» Абба, кажется, изобретает дотоле неизвестный, а ныне очень модный термин «культурология»129

: «Впереди идёт экономика и политика, затем шествует культурология»130. Абба имеет в виду, конечно, не совсем то, что культурная антропология в наше время, хотя какие-то аналогии можно найти. Абба снова думает вернуться, как во времена газеты «Анархия», к построению особой анархической культуры. Правда, теперь ему уже не удаётся привлечь к журналу коллектив радикально настроенных художников-теоретиков искусства. Он находит выход из положения: сам практически заполняет журнал, и под своим именем, и под псевдонимами, которые он раскроет в воспоминаниях (это либо анаграммы: Нидрог, Дорингаль, Альвогор-Катаб, либо простые имена как А. Петров131
). Отметим всё же, что в журнале печатались многие вещи Александра Струве и появилось даже стихотворение Зины Ворониной (похожее на стихи мужа).

Итак, в каждом номере журнале появляется текст из «культурологического» цикла. Но это не статьи. Под публицистическим названием скрывается длинное произведение, оно начинается с эпического изложения первых книг Библии и этико-политического комментария к ним, а заканчивается олитературенной критикой философских идей и прежде всего способов их воздействия на умы. В нём автор как бы заново перечитывает и излагает историю мира и философии с точки зрения своего обновлённого учения. Для нас главный интерес этого необычного сочинения в том, что оно построено чуть ли не как авангардный текст-коллаж, фрагменты ритмической, стилизованной (под Библию) прозы перемежаются в нём с многочисленными стихотворениями в разнообразных метрических и стилевых модусах. Восторженность вдруг сменяется чуть ли не экспрессионизмом, как в «Мертвецах», включённых в этот сборник. И в этих текстах132, и в других произведениях – таких как уже упомянутая выше «Анархия духа», – поэзия Аббы клонится в дидактический символизм, всегда, казалось бы, развивая некую идеологическую или моральную тему. Однако когда она сталкивает поэтический китч с философскими прозрениями, напряжением эмоции и формальными приемами вроде нагромождения синтаксических инверсий или сменой ритма и метра (вплоть до цепочек строк с односложными словами), его стих, как мы уже намекнули прежде, иногда покидает почву банальности. И тогда некоторые строки могут вдруг напомнить Хлебникова или же даже как бы предварить Александра Введенского: «Равны личности, / Ибо они абсолютно не равны». «Личность – исступлённой бомбы разрывной метатель». «Конь взмыленный – на дыбы, / Мчится рысью, мир ногой глотая». «Челн спит, как свет неоткрывшихся планет». «О, трупы, ртов беззубия старческого пилы».

7

Перейти на страницу:

Все книги серии Real Hylaea

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное