Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Ну, а до этой последней кампании, до горьковской ссылки, диссидентская биография Елены Георгиевны была довольно обычной для людей ее поколения и ее судьбы. Началось все, если я не ошибаюсь, с помощи политическим заключенным, с самиздата, с включенности в общее московское брожение второй половины 1960х. А кончилось демонстративным выходом из партии в 1972 году, пресс-конференциями, поездками на суды над диссидентами, членством в Московской Хельсинкской группе и так далее. Это был протест? Да, это был протест, в том числе, полагаю, и против собственной искалеченной юности, против убийства отца, против переломанной жизни матери, против того, что победа в войне, в которой она участвовала, не принесла свободу ее собственной стране, против гонений на мысль, на слово, на искусство. Но это был не просто протест, это была работа, работа трудоемкая и творческая по затратам души. Многие ли, например, знают, что Елена Георгиевна Боннэр способствовала передаче на Запад и публикации там не только лагерных записок своего давнего друга Эдуарда Кузнецова, но и одного из самых замечательных произведений русской литературы XX века — романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба»?

Мне кажется, что было бы неуместным и нечестным по отношению к Елене Георгиевне оставить за пределами этой речи наши с ней разногласия. Я считаю за честь для себя отстаивать свою точку зрения в спорах с людьми, которых люблю и уважаю. И я понимаю, что, независимо от жанра выступления, для Елены Боннэр было бы унизительно, если бы я решил лицемерно замазывать наши расхождения. Я, Боже упаси, не собираюсь здесь и сейчас вступать в дискуссию, аргументировать свою точку зрения и спорить с позицией лауреата; но обозначить наши основные расхождения считаю своим долгом уважения по отношению к ней.

Это, прежде всего, сугубо теоретический вопрос, вокруг которого в современном мире льется больше всего крови: вопрос о праве народов на самоопределение. Я убежденный противник включения этого положения в общую концепцию прав человека, хотя и согласен, что в иных конкретных случаях, возможно, что и в случае Чечни, самоопределение могло бы быть наименьшим злом и выходом из тупика; Елена Боннэр — столь же убежденный сторонник, считающий это «право» едва ли не основным. Она часто ссылается при этом на мнение Андрея Дмитриевича Сахарова; я позволю себе воспользоваться случаем и сказать тебе, Люся, что если бы Андрей появился здесь и сейчас и начал бы отстаивать этот тезис, я спорил бы с ним так же горячо, как спорю с тобой.

Как вы понимаете, на самом деле для России, как и для всего мира, это вопрос вовсе не теоретический. Есть и другие вопросы, по которым мы с Еленой Георгиевной резко расходимся. Есть и разногласия, которые покойный писатель-диссидент Андрей Синявский определил бы как «чисто стилистические» — и, стало быть, весьма существенные.

Но мы, надеюсь, еще успеем подискутировать вволю. А пока что я поздравляю город Бремен, фонд Генриха Бёлля и ассоциацию имени Ханны Арендт с удачным, по сути, единственным, выбором лауреата премии Ханны Арендт, столь адекватным самому смыслу этой премии, а Елену Георгиевну — с присуждением ей премии, смысл которой столь адекватен ее характеру и ее судьбе.

Галина Авербух

Знакома с Еленой Георгиевной и ее семьей с 60-х годов. Программист, жила в Ленинграде. Занималась архивным поиском родословной А. Д. Сахарова, печатала рукописи его дневников. Делала компьютерные макеты книг «Вольные заметки к родословной Андрея Сахарова» и «Дневники». С 2007 года живет в Бостоне.

…Накануне ее последней операции Люся сказала мне: «Запомни и передай другим. Я прожила очень счастливую жизнь: я была счастлива в детях, потом во внуках и правнуках; я была счастлива в мужской любви; я была счастлива настоящей дружбой; я была знакома с многими интересными людьми; мне удалось многое увидеть».

Галина Авербух. Сентябрь 2018, Бостон (США).

Люся была удивительным человеком. Очень щедро и разносторонне одаренная природой, она любила жизнь во всем ее разнообразии. Любила литературу и музыку, кино и театр, походы с палаткой и прогулки по городу, любила работу по дому — прекрасно готовила, шила, могла построить книжный стеллаж и починить домашнюю технику. При этом делала все потрясающе быстро, в мединституте ее называли «молния».