Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

«Сочинить связку к текстам. Не просто даты, а почему мама оказалась там арестованной, почему поперли ее в Караганду, как она смогла написать заявление о помощи мужу. В этом заявлении и в письме абсолютно ни слова о себе».

И сравнивала с письмом другой женщины, тоже заключенной:

«И вот другое письмо, от которого меня трясет — ни заботы о маленькой дочери, которая осталась с бабушкой, ни об арестованном муже — ни слова. И вот я не могу это объяснить. И ведь она сама посадила своего мужа и четверых его друзей. Она работала с какого-то 1920-го года в системе обслуживания иностранцев. Я не собираюсь называть ее имя».

И о самой себе, 15-летней, отказывающейся от благополучия, опасаясь, что таким образом предаст родителей:

«Я хочу написать про мой визит к Микояну. Я ехала очень такая заранее ощерившаяся. А Ашхен (жена А. И. Микояна — Ред.) так тепло меня встретила. Микоян приехал домой значительно позже. Потом мальчишки пришли. Я думаю, что, если бы я согласилась, то мы с Егоркой росли бы в семье Микояна. Лучше бы это было для нас или хуже — я не знаю».

Люся стоически переносила очень тяжелое и дооперационное, и послеоперационное состояние. До операции, несколько раз, когда ей становилось немного лучше, она просила меня включить диктофон:

4 марта 2011 года

Было очень хорошее, для меня безумно много давшее, лето 36-го года. Меня отправляют в Артек. Мама забирает Игоря и уезжает в Меллас, это дом отдыха МК партии в Крыму, а папа уезжает в Гагры. Я из Артека вернулась раньше, чем мама, и папа из Гагр тоже раньше. И мы жили с папой вдвоем. Это такое важное для меня время было. Я как-то совсем по-другому папу почувствовала. У него болел живот. Утром я ему варила манную кашу. А днем мы ходили в кафе «Артистическое», было такое на углу Страстной площади и Тверской. Думаю, что, если бы не это лето, у папы не было бы времени <для меня>. По вечерам приходили то Тито[178], то Тольятти

[179]. Они играли в шахматы. Папа говорил: «Люся-джан, сделай хороший чай». Потом он посылал меня покупать полено <торт>. Он любил полено. И они стояли над шахматной доской, а я тут же или читала, или еще что-то делала. Я присутствовала. Поэтому я и Тито, и Тольятти, в общем, знала. Не говоря уже о том, что я русский язык преподавала Тольятти.

* * *

Люся Боннэр (слева) в Артеке, 1936 г.

9 марта 2011 года