Апейрогон. Мертвое море

После рождения Смадар, ее дедушка Матти Пелед сидел с ней в саду и учил ее английскому и арабскому одновременно. Генералу нравилась роль дедушки. Она делала его мягче. Он приводил ее на собрания общественных советов, активистов, группировок по защите прав человека.

Он носил ее на плечах до тех пор, пока ей не исполнилось восемь.

453

На стене в офисе Пелед повесил постер Рами: «Какой будет жизнь в Израиле, когда Смадар исполнится пятнадцать?

»

454

Они вместе чинили машины, Рами и его тесть. Пелед был статным, молчаливым, седовласым. Он становился более разговорчивым, когда склонялся над моторным отсеком: казалось, ему проще взаимодействовать с чем-то, что подчиняется логике и порядку.

Он любил ковыряться под капотом. У него были толстые неловкие пальцы. Он чертыхался, когда откручивал карбюратор.

Пелед сказал Рами, что он не их тех людей, которые с радостью выносят присутствие дураков, даже если этот дурак – он сам.

Он был архитектором Шестидневной войны. Молниеносных атак. Бомбардировочного налета. Захвата врасплох. Он стал генералом, уважаемым человеком по всей стране – одним из родоначальников еврейского идеализма: социалист, сионист, демократ, но его практически моментально насторожила оккупация после шестьдесят восьмого года. Он говорил, что она лишала морального веса главную идею. Ставила под угрозу чувство, что Израиль был путеводной звездой этого мира. Он ходил на собрания в кнессет [78], приколов к груди брошку в виде звезды Давида рядом с палестинским флагом. На его голубых рубашках образовывались большие овальные пятна от пота вокруг подмышек. У него были взрывной темперамент и закалка прямодушного человека. Его голос выходил прямо из солнечного сплетения. Он говорил от лица сдержанности, толерантности, инклюзивности, деликатности. Он не был какой-то lamed vavnik [79] н не хотел нести на себе печали родины. Он боролся за Израиль, как он говорил, начиная с тысяча девятьсот сорок восьмого года, и борется по сей день, и он достаточно хорошо разбирался в военном господстве. Он был знаком с Даяном, Герцогом, Рабином, Голдой Меир и другими. Отказ вернуть территории – ошибка, противоречащая постулату о безопасности еврейской демократии. Нужно отвести войска. Полностью покинуть территорию.

Рами нравились его обличительные тирады: в них было что-то от вольнодумства. Он сидел на бампере и слушал, пока Пелед ковырялся в двигателе.

Этот генерал воевал в Палестине, был свидетелем Накбы, наблюдал за разломом того, что называл «арабским клеем». Он базировался в Газе и изучал арабский, когда был солдатом. После войны он снова засел за учебу. Написал диссертацию о Нагибе Махфузе, египетском писателе. Переключился на пьесы Гасана Канафани. Одолел работу по Фадве Тукан. Перевел Салима Бараката. Изучил строчки Халиля аль-Сакакини. Ходил на симпозиумы о языке и политике. Втайне поехал в Каир, чтобы встретиться с Махфузом. Писал пылкие статьи в газеты. Разговаривал с Нурит и ее братьями о верховенстве мира.

Он говорил, что знал, насколько глубоко ранит унижение. Мы все – семиты, все мы, и израильтяне, и палестинцы. Ваше поколение находится в опасности, говорил он Рами. Когда-то было время для войны, я это признаю, сказал он, но оно прошло. Он сам пронес эту ношу. Во многом он сам ее и создал. Оккупация, утверждал он, принесет раскол. И поставки вооружения от Соединенных Штатов обернутся проклятием. Свобода, говорил он, начинается между ушей [80].

Пелед устроился на работу на кафедру арабского языка в Тель-Авивском университете, преподавателем палестинской поэзии. На его лекции, как и на лекции Нурит, народу набивалось битком. Он ездил в кнессет. Несколько раз приходил встретиться с Арафатом. Двое мужчин попытались договориться. Иногда переговоры продолжались несколько дней подряд. Арафат обнимал его, целовал его в обе щеки, прощался с ним. В Израиле росло раздражение. Правое крыло, консерваторы, поселенцы. Звонил домашний телефон. Угрозы расправы. Он был пророком-обманщиком, поедателем свинины, приспешником ООП, любителем арабов. Он стыдил собеседников, говорил, что готов встретиться с ними где угодно и спокойно поговорить, ему все равно, он хотел просто поговорить. Они кидали трубки. Он носил в синагогу брошку с двумя флагами на лацкане. Он путешествовал по Европе, Азии, Соединенным Штатам. Его тоже привели в ярость палестинские бомбардировки, захват заложников, похищение людей, моральное малодушие, риторика, которая исходила от большинства радикальных элементов, но никто не должен становиться ногой на чью-либо шею, говорил он. Мир – это моральная неизбежность. Ни одна сторона не должна его друг друга лишать.

Прошел полдень.

Пелед оторвался от двигателя машины. Распрямился и ударился головой о поднятый капот.

– Давай, – велел Пелед Рами, – заводи мотор.

455

Матти Пелед умер по естественным причинам за восемнадцать месяцев до смерти внучки. Это была единственная вещь в обеих смертях, за которую Рами и Нурит были благодарны.

456