АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

После того, как силой обстоятельств мы расстались, я свою работу над воспоминаниями не оборвала. По-прежнему осталось желание рассказать о не совсем обычной судьбе двух людей, во многом определившейся суровостью времени и своеобразием характеров, по крайней мере, одного из них. Прибавилось и новое: эта работа стала для меня как бы продолжением трех десятилетий нашей с Солженицыным жизни».

Дальше я написала о том, что поторопило меня с публикацией моих мемуаров. Клевета, внезапно на меня обрушившаяся. Я напомнила о статье в журнале «Штерн» (ноябрь 1971 г.), перепечатанной нашей «Литературной газетой» (12 января 1972 г.). Я написала о том, что Александр Исаевич не защитил меня, пообещав лишь «посмертную» реабилитацию. Однако такой срок меня устроить никак не мог. «Масло в огонь подливали выходящие на Западе биографии Солженицына, особенно американская (авторы — Дэвид Берг и Джордж Файфер), и статьи типа публикаций Жореса Медведева в „Нью-Йорк Таймс“ (26 февраля 1973 г.). Мой муж наблюдал за тем, как посторонние перечеркивают более четверти века нашей совместной жизни — „наше долгое лучшее прошлое“ — безмолвно. А я молчать не могла».

…Будет ли напечатано это интервью? Не ждет ли меня разочарование? Но пока что я надеюсь быть услышанной.

Приближалось лето, а с ним — путешествия. Уже в апреле я отправилась в двухнедельную поездку в Ереван. Там жила Кнарик Чимищ-кян, моя подруга по Стромынке'. Ее образ — образ тургеневской девушки — отчасти передан Солженицыным в «В круге первом». Пребывание мое в Армении стало сказкой! Кнарик все предусмотрела, все показала мне наилучшим образом.

А дома меня ждали два извещения из Франции: мои письма в «Пари-Матч» и «Пигмалион» дошли. Приведет ли это к чему-нибудь? Посмотрим.

Посетив «Борзовку», еду, как обычно в это время, в Рязань. Там произошел у меня забавный разговор с бывшей моей сотрудницей, которую случайно встретила на улице.

— Я Вам так сочувствую! — сказала мне Вера Дмитриевна Щербакова. — Как же Вам теперь живется, лишенной гражданства? Я сама слышала об этом по западному радио.

— Да откуда Вы взяли, что я лишена гражданства? Услышали «жена Солженицына Наталья», и решили, что это я? Да ведь нас обеих зовут Натальями! (А Светлову в самом деле в том году лишили гражданства СССР.)

Вернувшись в Москву, получила от Вячеслава Сергеевича очень интересный «перехват», как они это называют, передачи «Би-Би-Си» от 27 мая, которую я пропустила. В ней был передан отзыв на мою книгу, ¹

вышедшую в Лондоне. (Увы, интервью мое, как выяснилось позже, на-I шчатано не было!). Отзыв был дан заведующим кафедрой русского языка Эссекского университета Джоном Хоскиным. Он проявил большую осведомленность относительно моих публикаций; ему были известны две моих главы, помещенные в самиздатском журнале «Вече». И он сравнивает их с моей изданной книгой — отнюдь не в ее пользу. Проведенный им анализ мне очень дорог, хотя я и не со всем здесь согласна: «…при чтении раздела, посвященного „Ивану Денисовичу“, выясняется, что в нем нет никакого сходства с главами, первоначально напечатанными Самиздатом. Из него изъят весь ценный материал относительно трудностей, которые пришлось пережить автору во время переговоров с редакцией журнала „Новый мир“ и с советской политической иерархией».

«Мне лично кажется, что кое-что из текста Решетовской сохранилось, потому что, несмотря на преобладающую горечь и осуждение, в некоторых ее словах все же чувствуется, что она уважает и любит Солженицына. Если бы этих слов в ее книге не было, нельзя было бы понять, как она могла посвятить 25 лет своей жизни человеку, характер и произведения которого она расценивает так отрицательно».

…Почему уж так отрицательно?

Впрочем, спасибо Хоскину и за то, что он увидел в моей книге «уважение и любовь к Солженицыну»! Есть и другие похвалы. Он пишет, что в книге «содержится очень ценный материал, особенно описание молодости Солженицына, спокойных лет, которые он провел в Рязани, учительствуя в местной школе, задумывая свои первые книги. Все эти подробности вряд ли можно будет узнать из других источников»,

«Однако, — пишет Хоскин в заключение, — мы не можем подойти к этой книге без крайнего скептицизма — другого выхода у нас нет. Как прискорбно, что личная трагедия Натальи Решетовской была столь неприглядным образом эксплуатирована¹

».

Ну что ж! Я знаю еще и то, что не только АПН использовало Реше-товскую, но и Решетовская использовала АПН. Я не могла молчать, не могла ждать «после смерти». А как, через кого еще доступно было мне говорить?!

После Рязани в основном живу на даче. Узнаю, что АПН готовит мне переводы еще двух французских рецензий. Записываю в дневнике:

«Должна сегодня получить еще ксерокопии французских откликов. Какие? Снова — ругань и насмешки? Хотя бы написал мужчина! Француженки уже заслужили мое презрение».

И — о чудо! — я была услышана. Ибо автором двух статей, которые вскоре оказались у меня в руках, был мужчина — Габриэль Мацнефф.