Аптека Пеля

Саня ничего не понимал, тем более ушибленной головой. Но это длилось недолго. В комнату вошел резидент. Он деловито освободил табурет, и уселся на него, буравя раненого глазами блестящими, как пуговицы на мундире урядника. Вместо аппетитной картошки смотреть на неаппетитного соперника — такой поворот обескуражил, но бомбист протянул ему руку: «Вы нам подходите», — сказал, как отрезал и вышел хлопнув дверью. Саня подобрал сковороду с пола и определил на прежнее место.

Проверка получилась так себе, как в пошлом боевике. Только убивали его, а не он. Все еще сомневаясь в происходящем, Санек смотрел на товарища Еву уже не ангела, а буревестника революции и сердце сжималось от тоски и счастья. Мучительно хотелось открыть ей все о себе, о порошке, о ней, да и о революции, в конце концов победившей на одной седьмой части земли и застолбившей ее на семь десятилетий. Жаль Санек не знал подробностей. Потому молчал, с обреченностью философа пережевывая картошку.

Еще пару дней пришлось провести в постели, Ефимыч прикрыл напарника и даже хвалил почем зря перед Балалайкиным, да так, что управляющий обещал прибавить деньжат за работу.

Только работа теперь предстояла Сане в прямом смысле не пыльная. Да и не работа вовсе, а борьба на которую он сам подписался, теми самыми сапогами с подковками.

Глава 14

Увлеченный товарищем Евой больше, чем революционной борьбой он таскался по конспиративным квартирам, где проходили собрания неокрепших умом, впечатлительных, увлекающихся молодых людей, взиравших на своего кумира и вдохновителя, как на языческое божество. Это был резидент. Да, тот умел завораживать публику, гипнотизировать и, наконец, подчинять своей воле не навязывая, а убеждая, так, что слушателям уже казалось, что это их собственная воля. Цыганские черные кудри, выпуклые пронзительные глаза, неотрывно следящие за собеседником, размеренный тон заклинателя с вкрадчивыми нотами особенно покоряли барышень. Вскоре они подчинялись ему всецело по-рабски беспрекословно исполняя все повеления. Единственным трезвым членом среди этой секты террористов оставался Саня. Да, и посещал он сборища лишь ради тех упоительных минут, когда после душной комнаты они вдвоем выходили в прохладу питерской августовской ночи и медленно шли по тротуарам засыпающего сумрачного города, беседуя о революции и крестьянском вопросе. Говорила она с жаром, неожиданным для такого эфирного создания, но ему нравились пылкие взгляды, сопровождавшие ее речи. Возбужденная и очарованная, но, увы, не им, Ева казалась еще прекраснее.

— Как же он читал! Как читал! — В этот раз кроме теории революционной борьбы им преподали урок стихосложения. Резидент декламировал собственный длинный стих, как показалось Саньку где-то уже им слышанный про море и скалы. Их вечную борьбу. В рифмах он ничего не смыслил: не читал и сам не сочинял, потому разделить восторга собеседницы не мог, оттого молчал, изредка поглядывая на бледную нежную шею усыпанную завитками растрепавшихся волос, на вздернутый подбородок, на мягкую линию плеч… — Вам нравится поэзия, Алекс?

— Мне вы нравитесь… — показалось, что не сказал, а только подумал, но девушка вздрогнула, будто испугавшись и, глядя под ноги, прибавила шаг. Саня растерялся от собственного неожиданного признания. Никогда с ним такого не случалось, что дальше делать, может поцеловать… но он не решился нарушить эту хрупкую свободу. — Ева, Ева… — не отставая повторил и, осмелев, взял ее руку. Девушка не вырывалась, шла молча и он молчал.

У дома отпустил теплые нежные пальчики. Когда она скрылась за дверью, стоял, как дурак в темноте, рассматривая ладонь. Наконец, поднес к лицу, надеясь уловить запах ангела, но пахло скипидаром. Он ухмыльнулся и побрел к дому отчего-то счастливый как никогда.

Дорогой думал о ней и неожиданно пришел к мысли, что как бы прекрасно и чисто не было его чувство к Лампушке, но реальность требовала решительных действий. Два разных образа теперь слились в одно целое и это целое, отшлифованное революционными идеями, восторженно-оглушенное речами другого — уже земная, уже желанная Ева — женщина из плоти и крови.

В узкой и длинной комнате на жестком топчане сонные мысли путались. То сладкие, то тревожные мешали уснуть. Холодные и голые стены, оклеенные коричневыми обоями, сжимались, всякий раз как он открывал глаза, превращая комнату в почтовую коробку, в которую упаковали ценный груз, но забыли написать адрес. Новые, еще никогда не испытанные чувства будоражили. Жизнь опасная и не похожая на прежнюю обещала не только любовь и розы. Но не смотря на все это, внутри цвела какая-то радость незнакомая ему прежде.

Вечер следующего дня пасмурный и тихий уже засветил фонари. Принарядившись в новую малиновую косоворотку Санек шлялся по улице, карауля Еву у аптеки. Два часа ожидания такая в сущности ерунда для влюбленного человека. Она сразу его заметила. Подошла.