Аптека Пеля

С минуту рассматривал таинственную лабораторию, скудно освещенную единственной лампочкой: узкое длинное окошко под потолком от посторонних взглядов густо замазано краской, беленые кирпичные стены сплошь в звездах, треугольниках и непонятных формулах. Посредине небольшим снопом высилась, обмазанная серой глиной, странная печь с полустертой надписью «ATANOR». Труба от нее уходила в потолок. Было ясно, что сооружение это не для согрева, потому как в стене имелся камин, вполне себе рабочий. Когда взгляд остановился на стеллаже, заставленном склянками, ретортами, тиглями и прочими непонятными предметами, названий которых он отродясь не слышал, Саня неожиданно растерялся: шарил глазами по полкам, уставленным банками с жидкостями и порошками, пытаясь наугад определить, ту, что вернет его в привычную жизнь в привычном Питере и не мог определиться. От напряжения лоб и тело покрылись испариной, а в голове стучал молот: «не ошибись, не ошибись…»

Оттягивая момент истины, он достал из ящика пелевскую бумажку, рассчитал и измерил все как положено и снова замер перед стеллажом с пузырьками, разглядывая стеклянные бока, с чернеющими на них латинскими буквами.

— Ты чего там застрял! — разнесся по подземелью недовольный крик Балалайкина, подкованные сапоги грохотали по каменному полу. «Если промедлишь другого шанса не будет!» — щелкнуло в мозгу и вся жизнь промелькнула перед глазами: и тяжелое лиловое небо Питера, и дремучие деревенские леса и прелестная Ева, дрожащая в его объятьях… Саня протянул руку к склянке, где ему казалось был именно он — злосчастный зеленоватый порошок, — сорвал пробку. Скрутил чертеж фунтиком, отсыпал немного и торопливо сунул в карман, заботливо пришитый Лушей на портки.

— Иду я, иду… — подал голос, возвращая пузырек на полку — авось не заметит.

— Справился? — поинтересовался Балалайкин, запирая двери.

— А то!

— Тетке своей скажи, чтобы зашла. Дело у меня к ней. Три дня ее не видел. Не заболела?

— Да вроде здорова, — не сразу сообразив о ком речь, ответил парень. — Передам.

Увидеть Еву снова не удалось — усатый аптекарь, заметив интерес Санька к провизорской, демонстративно захлопнул двери, насмешливо поглядывая на любопытного плотника.

На улице их пути разошлись: Балалайкин коротконогим колобком покатил в свою каморку-офис, а Санек, дождавшись, когда тот исчезнет заторопился к Луше.

У дверей он замешкался. Сунул руку в штаны. Достал чуть влажную бумажку и зажал в кулаке.

Вошел без стука. Поставил на пол ящик с инструментом.

— Вот! — присаживаясь рядом с чавкающей похлебку бабой, разжал кулак. Помятый фунтик упал на стол рядом с куском ноздреватого хлеба. — Достал…

— Крупку?

— Крупка не крупка, а по виду похоже, на тот порошок…

— И чо?

— Пока не знаю. Не придумал. Нужно бы посоветоваться с губернатором…

— С губернатором? Ты бы еще с кобылой золотаря нашего Прошки посоветовался. У той хоть какое разумение есть, а тваво дружка…

— Дура ты тупая! — не выдержал Саня. — Ничего ты не знаешь. И умом своим кроличьим понять не можешь. А значит молчи, слушай и делай, что скажут. Или будет тебя колбасить до смерти.

Луша перестала жевать. Черты лица до того живые окаменели, она развернулась и молча уставилась на парня. Было похоже, что замышляет что-то страшное. Глаза застыли, отражая растерявшегося собеседника. Взгляд темный, багровеющий, тяжелый…

— Ну, ладно, ладно… — обмяк Санек и принялся аккуратно разворачивать бумажку. — Вот он. — Пальцем придвинул сокровище поближе к бабе. — Куда-то пересыпать нужно. Да и неудобно… потерять могу.

Луша сорвалась к сундуку и, пошарив в нем, положила на стол подвеску на кожаном шнурке. Это был рубиновый клык. Точь-в-точь, что засветился в пасти Артюхина, только раза в три больше оригинала. Саня изумленно разглядывал артефакт.

— Откуда? — боясь прикоснуться к зубу, выдавил мгновенно пересохшим ртом. — Откуда? — повторил уже глядя на бабу, бесцеремонно схватившую клык.

— Глянь. Тут резьба, а внутри пусто. Туды и сыпь.

Кулон с секретом — чудесный вариант или зловещее знамение. Разбираться в этом теперь не было времени, да и ума. Подходит для порошка идеально и ладно.

— Молодец, ты Луша, — сказал вроде извинился. — А где взяла-то?

— Так на кресте и нашла. Весело вот, — бабье лицо просияло. — Я как первый раз-то к могилке Лампушкиной вышла, смотрю, а на кресте оно висит. Я и сняла. Стою молюсь, мол прости, Господи, что чужое взяла. Думаю, покойнику-то без надобности, а я продам, да детишкам чего куплю… А тут эти с коробочками пришли телефонными и давай щелкать… дальше ты знаешь.

— А что не продала?

— Так на черный день берегла. Видать пришел он…

В приступе внезапной эйфории, будто уже все свершилось и судьба непременно повернется к нему сияющим ликом, Санек бережно пересыпал порошок в рубиновый кулон. Крепко закрутил резьбу розетки с петлей и повесил на шею темный вощеный шнурок. Но тотчас восторг, вспыхнувший мгновенной искрой, сменился тревогой, тягучей и ноющей, как воспаленный зуб.

— Ладно. Пошел я. Меня в мастерской ждут. Вечером обсудим.