Архив еврейской истории. Том 14

Выходец из среды филадельфийских квакеров, где искусство не считалось достойным занятием, Джозеф Пеннелл (1857–1926) вынужден был получать художественное образование в вечерней школе, днем занимаясь торговлей углем[474]. Попав в Пенсильванскую академию изящных искусств[475] только к 22 годам, он, однако, сразу же начал сотрудничать с журналами и участвовать в крупнейших выставках, а вскоре открыл собственную студию. В непростом характере художника склонность к авантюрам, эксцентрике и резкость суждений сочетались с исключительной работоспособностью и умением легко устанавливать профессиональные контакты. Большое влияние на его биографию (и историю создания «The Jew at Ноше») оказала женитьба: Элизабет Роббинс (Ил. I[476]), писательница и энтузиастка велоспорта, стала спутницей Пеннелла в многочисленных совместных путешествиях и развила в нем амбиции литератора и художественного критика (например, именно он открыл публике талант Обри Бердслея

[477]).

В 1884 году Пеннелл получил определивший многое в его жизни заказ от журнала «The Century» на иллюстрирование статей об архитектуре городов Европы. Он осел в Лондоне и стал частью круга художников (и писателей), куда входили Уильям Моррис, Джон Сарджент, а главное — Джеймс Уистлер, кумир нового поколения американских графиков (Ил. 2[478]). Непосредственным учителем Уистлер для Пеннелла не стал, однако оказал сильнейшее влияние на его манеру, что хорошо заметно и в рисунках из «The Jew at Ноше». К моменту создания книги Пеннелл постоянно жил в Лондоне уже семь лет, а также регулярно предпринимал масштабные велосипедные путешествия по континентальной Европе, публикуя травелоги.

Именно с такой поездки началась история «The Jew at Ноше». Весной 1891 года Пеннелл с женой отправились в очередной велотур, чтобы познакомиться с культурой восточноевропейских цыган. Этот момент представляется важным для понимания тогдашних позиций художника по расовому вопросу. Интересом к цыганам (рома) Пеннелл проникся еще в Америке благодаря знаменитому этнографу Чарльзу Лиланду (у Лиланда Пеннелл познакомился и со своей будущей женой Элизабет Роббинс, приходившейся тому племянницей). Цыганский колорит настолько привлекал влюбленных, что в письмах Пеннелл называл Элизабет Miri Dye[479] («мать моя»; художник ошибочно считал, что это означает «моя женщина»)[480]

, а свадебное путешествие должно было пройти с цыганским табором[481]. Цыгане были типичными «другими», причем им можно было предъявить те же «обвинения», которые тогда предъявляли и восточноевропейским евреям: обособленность, нежелание интегрироваться в окружающее общество и заниматься физическим трудом. Однако, как писала жена художника,

…цыгане не вызывали у Пеннелла неприязни. Он видел изумительные линии, формы и цвет в заплатанных прокопченных палатках, особые типажи. Не считавшийся в [журнале] «The Century» мастером в изображении фигур, он воссоздавал характеры [цыган] с той же удивительной точностью, с какой десятью годами позже переносил на бумагу евреев Брод и Бердичева[482].

Собственно, здесь проступает характер интереса Пеннелла: как и многих художников конца XIX века, его привлекала экзотика. Цыгане и евреи (Роббинс ставит их в один ряд) оказывались новым изводом популярной ориентальной эстетики.

Эта мотивация видна и в самой истории появления «The Jew at Ноте». Делая остановку в ходе своего «цыганствования» (как называла поездку Элизабет), супруги случайно столкнулись в Берлине с журналистом Харольдом Фредериком, который направлялся в Российскую империю писать о евреях и «не мог говорить ни о чем ином». Тогда эта тема Пеннелла не заинтересовала, однако вскоре ситуация изменилась:

Мы вновь столкнулись с Фредериком в Вене, и снова разговор зашел о евреях, но с той разницей, что незадолго до этого в Карлсбаде[483] Пеннелл открыл для себя евреев Восточной Европы и делал зарисовки — их длиннополых кафтанов, широких шляп, закрученных штопором прядей над ушами и неухоженных бород; таких евреев он никогда раньше не видел[484].

Фредерик позже напишет: «Я говорил мистеру Пеннеллу о потрясающей живописности Киева и чудовищном, невообразимом убожестве Бердичева. Это разожгло в нем желание увидеть оба города»[485]

. Фредерик уехал в Москву вскоре после встречи в Вене, Пеннелл же отправился чуть позже и по иному маршруту — через Австрию и Польшу в Юго-Западный край.

Так буквально одновременно начали создаваться две книги: «The New Exodus» Фредерика и «The Jew at Ноше» Пеннелла, оказавшиеся совершенно полярными и в предпосылках, и в выводах, и в прагматике.

Политический фон

Фредерик, в отличие от Пеннелла, направлялся в Российскую империю не из любопытства, а как корреспондент «Нью-Йорк тайме»[486]. Однако за этой поездкой стояло не только редакторское задание. Командировка оплачивалась еврейской общиной США и должна была стать элементом борьбы за равноправие единоверцев в Российской империи[487].