Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России

Зимой 1912 года я жил в Москве, в своей беговой квартире. Однажды февральским утром меня разбудил стук в дверь. Посмотрев на часы и увидев, что еще нет девяти, я подумал, что случилось нечто из ряда вон выходящее, и крикнул, чтобы вошли, ибо дверь была не заперта. Каково же было мое удивление, когда вошел Коноплин и сказал, что ему нужно со мной переговорить с глазу на глаз. Я лежал в кровати и попросил его присесть. Коноплин уселся, подложил под спину подушечку, вытянул ноги, обутые в мягкие козловые башмаки на пуговицах, которые ему много лет по особому заказу делали у братьев Видоновых, и начал: «Я решил безоговорочно ликвидировать призовую конюшню, завод, дачу, весь беговой инвентарь и хочу это сделать в месяц-полтора. После этого я уеду лечиться за границу и вернусь уже прямо в имение. Словом, я решительно и навсегда отхожу от спортивного и заводского дела». Коноплин смолк и поглядел на меня. Хотя я знал о его болезни, о возможности его ухода из нашего дела, но все же это было так неожиданно, что я от удивления приподнялся и сел на кровати. Я молчал и, глядя на Коноплина, думал, что уходит от нас одна из самых ярких, талантливых и колоритных фигур, в течение 25 лет первенствовавшая со своими лошадьми на самых лучших ипподромах России, уходит крупнейший общественный деятель и уход его чреват самыми большими последствиями. «Это ваше безоговорочное решение?» – спросил я Коноплина. «Да», – последовал лаконичный ответ. Я понял, что расспрашивать сейчас о причинах неуместно и неделикатно, и замолчал, хорошо понимая, что раз Коноплин сам пришел ко мне, то, стало быть, сам выскажется подробно. Действительно, Коноплин почти сейчас же начал говорить: «Дорогой Яков Иванович, вы один, при ваших связях, умении и авторитете, можете мне помочь быстро и хорошо ликвидировать завод. Ликвидация конюшни меня не беспокоит: призовых лошадей раскупят быстро. Но продать завод по хорошей цене – дело нелегкое, и здесь-то я прошу и вполне рассчитываю на ваше содействие». Коноплин пояснил, что, по его мнению, весь успех быстрой и удачной ликвидации завода заключается в том, чтобы первые десять маток были проданы по хорошей цене в одни руки, тогда остальных расхватают буквально в несколько дней. Таков уж наш покупатель-купец: он берет то, что нравится другим, а не то, что нужно ему самому, ибо наше дело для него не дело, а охота. Затем Коноплин предложил мне купить у него десять его лучших метисных кобыл с рекордистками и дербистками Слабостью и Боярышней во главе за 75 тысяч рублей. Цена была высокая. Я с удивлением посмотрел на Коноплина и сказал ему, что это невозможно, так как у меня нет такой суммы в наличности. «Я буду ждать ваших денег год-два», – настаивал Коноплин. Я задумался. Приобретение этих кобыл было, конечно, весьма и весьма интересно, но залезать в долги мне не хотелось. Благоразумие взяло верх, и я наотрез отказался. «Впрочем, – добавил я, – сегодня я завтракаю у Хомякова и предложу ему совместно со мной купить ваших кобыл. Если он согласится, то мы с ним создадим новый метисный завод, но не в Прилепах, поскольку туда вести целое метисное гнездо неудобно, а в другом имении». Коноплин пришел в восторг и сказал: «Я уверен, что кобылы мои уже проданы. Я знал, к кому обратиться!» – «Если бы это зависело только от меня, – ответил я, – то ваши кобылы были бы действительно проданы, но это, увы, зависит и от Хомякова, а потому не будем питать преждевременно радужных надежд и подождем до часу дня». Затем я развил мой план: мы с Хомяковым покупаем у Коноплина его знаменитых метисных кобыл, затем я даю из своего завода пять знаменитых орловских маток, а Хомяков из своего завода столько же метисных кобыл. Таким образом составляется ядро в 20 маток, которые будут сосредоточены в рязанском имении А. С. Хомякова, где и возникнет новый грандиозный метисный завод. Затем, ввиду близости случного сезона, в Америку выезжает Линдстрем за Питер-тзи-Грейтом, платит за него 200 тысяч рублей и ведет его в Россию. Это будет наш производитель, такой, какого Россия еще не видала. О том, что Стокс согласен был продать в 1912 году Питера за 200 тысяч рублей, нам было хорошо известно. «Это грандиозный план! – сказал с энтузиазмом Коноплин. – Я в восторге от вашего размаха! Дай бог, чтобы все это осуществилось!»