Аромат времени. Философское эссе об искусстве созерцания

Ответ Лиотара на распад осмысленного времени – это не привычный нигилизм, а особого рода анимизм. Пусть у первичного чувственного ощущения и нет никакого содержания, которое можно было бы тематизировать посредством сознания, зато оно пробуждает душу к жизни. Оно вырывает ее из лап смерти, из летаргии, в которой она погибла бы, если бы оно ее не воодушевило: «anima[50] существует лишь в той мере, в которой она аффектируется. Приятное или неприятное ощущение сообщает anima, что ее не существовало бы, что она не была бы “одушевленной”, если бы ее ничего не аффектировало. Эта душа есть не что иное, как пробуждение аффективности, и она остается неаффектированной в отсутствие звука, цвета, запаха, то есть в отсутствие возбуждающего ее чувственного события»⁶². Душа, которую к существованию пробуждает первичное ощущение, – это

anima minima[51], душа без духа, которая сообщается с материей, душа без непрерывности и памяти, которая не поддается психоанализу, да и любой герме-невтике.

Согласно Лиотару, после конца нарратива искусство опустошается до состояния искусства простого присутствия. Оно основывается на одном лишь «желании, чтобы душа могла уйти от смерти»⁶³. Звуки, цвета и голоса лишаются значений, которыми их наделяет культура. По эту сторону их культурной значимости искусство должно уделять внимание их событийному характеру. Его задача состоит в свидетельствовании о том, что нечто происходит: «aistheton

[52] – это событие; душа существует, только если оно ее стимулирует; если его нет, она растворяется в неодушевленном ничто. Произведения искусства имеют задачей воспевать эту чудесную и суровую необходимость»⁶⁴. Душа обязана своим существованием aistheton’у, чувственному событию. Без aistheton останется одна лишь анестезия[53]. Эстетика – это рецепт против угрозы анестезии.

Лиотар придерживается мнения, что именно конец нарративного времени позволяет приблизиться к «таинству бытия»⁶⁵, что оно имеет следствием «подъем бытия». Но он крайне маргинализирует его нигилистическое измерение. Распад темпорального континуума делает экзистенцию радикально хрупкой. Душа постоянно оказывается беззащитна перед угрозой смерти, перед ужасом ничто, так как событие, вырывающее ее из лап смерти, лишено всякой длительности. Интервалы между событиями – это зоны смерти. В эти межвременья без событий душа впадает в летаргию. Радость бытия смешивается со страхом смерти. За экзальтацией следует депрессия, причем депрессия онтологическая.

Глубина бытия соседствует с его абсолютной нищетой. В нем полностью отсутствует пространство для обитания. В этом Лиотар радикально отличается от Хайдеггера. Лиотаровское таинство бытия касается голого вот-бытия. «Anima minima», которая участвует в таинстве бытия, в конце концов является душой простейшей монады, той вегетативной душой, которая не обладает ни сознанием, ни духом. Она знает только два состояния: ужас и эйфория, страх перед угрозой смерти и облегчение или радость от того, что ее удалось избежать. О радости не может быть и речи, так как она является продуктом сознания. Лиотаровское растрескавшееся, дискретное время-событий (Ereignis-Zeit) в бездне бытия – это не время жизни или обитания. Жизнь – это нечто большее, чем вегетативное состояние, большее, чем простое бодрствование. Конец нарративного времени необязательно должен вести к вегетативному времени. Существует время жизни, которое не является ни нарративным, ни вегетативным и располагается по ту сторону темы и травмы.

Ароматные часы: краткий экскурс в Древний Китай

Красные цветы торчат из вазы,

Дым ладана клубится вверх.

Ни ответов, ни вопросов,

Без присмотра жуйи⁶⁶ на земле.

Диань дал отзвучать своей цитре,

Чжао не стал бить по струнам:

Во всем том мелодия есть,

Под нее можно петь и плясать.

Су Дунпо⁶⁷