Асафетида

«Последняя белая топь на всю Псковщину уцелела. Других нет. Уезжай отсюда и ставь храмину свою в месте ином, и будет тебе благословение и мое, и Всевышнего», — говорит мне и глазами на меня так по-волчьи зыркает. Сижу пред ним на одреце его, знамением себя крестным осеняю, а этот Мафусаил нечистый будто дразнится — и тоже давай в такт кресты на грудь класть, каждое движение мое повторяет! Словно в зеркале я в каком сатанинском отражаюсь! Ужас меня объял, но Бог крепости дал: «Не поеду, — ему отвечаю, — никуда, иссохнуть должна болотина эта, да и ты вместе с ней», — на «ты» я уже перешел с ним после услышанного всего. Он схоронился в уборную вроде как, а возвращается с рублем золотым старинным. «Держи, — дает, — вот тебе копеечка на дорожку». Не взял я его рубля и ушел.

После беседы этой решил я в епархию поехать в Псков и родных с собой взял, побоялся одних оставлять. Поведал в епархии про Архипа. «Понимаю, что непросто, — говорю, — но надо в Архиерейский собор прошение подавать да извергать из сана волколака нечистого». А они мне: «Ты посмотри вокруг! Страна бурлит, вера христианская возрождается, купола на Святой Троице златом как встарь кроют, а тут ты со сказками своими про Кащея Бессмертного да серого волка! Люди — образованные нынче. Что о Церкви православной скажут?» Еще и отца мне моего, что совсем уже неприлично, припомнили: «Всю митрополию, — мол, — своим мракобесьем позорил, так что и в Ленинграде, и в Прибалтике всей издевались, бесогоном скопским за глаза называли. По его стопам пойдешь?» — Спрашивают.

Не сдаюсь: «По Христовым стопам пойду», — отвечаю. Еще перед епархией я на Завеличье к старцу Афанасию заехал — батюшку он моего крестил и всю жизнь духовником ему был. Каждому слову моему отец Афанасий поверил, еще и совет дал: коль извести такого волколака задумаешь, в сердце ему острие серебряное воткни, кованое только чтоб было — не литое.

Пересказал я его совет и благословения испросил — а они, в епархии, давай хохотать! Один еще, низенький среди них такой был, Ван Хельсингом обозвал: персонаж это литературный из романа про вампиров, «Дракула» назывался — все его в перестройку читали. Послушал я их смех и понял, что без пользы всё это, ничего не добьюсь. Ушел, не то чтобы дверью хлопнувши, но перекреститься «забыл».

В Пскове у нас с Таней квартира была двухкомнатная, с удобствами, от тещи с тестем, Царствие им Небесное, в наследство перешла. Он монтером на подстанции всю жизнь отработал, вот ему к пенсии электросети жилье и выделили: на Нарвской улице домик двухэтажный кирпичный, от ипподрома через перекресток. Там ночевать остались.

В «Красной Руси» я бдел, а тут расслабился, как говорится: не поедет же он, думаю, в Псков за мной. Да ночью проснулся от того, что окно ударило. Гляжу — рама открыта! Подбежал я к окну — а во дворе уже «Козел» заводится. Что делать?! Через подоконник прямо за ним перемахнул — и догонять!

Там недалеко, рядом с остановкой автобусной, стоянка такси была. Я — к таксисту: «Давайте скорей в Порховский район». А он мне: «Деньги вперед покажи». «Нет денег, — отвечаю. — Бери, что хочешь другое». Но второй водитель там еще оказался, верующий человек. Как узнал, что я — священник, предложил бесплатно отвезти. Доехали до колхоза, но уже никого не застали. Опоздал. В город вернулся с тем же таксистом, еще до рассвета. Танюша спала, не стал ее будить. Подхожу к люльке и вижу: Ванька мой в ней лежит, да сердцем иное чую.

— А в колхозе ходили слухи, что Архип детей подменял? — Спросил у Георгия Точкин.

— Ходили, конечно. Слышал я даже о том, как одни родители в город переезжали и прах детский хотели с собой с тамошнего кладбища увезти, да гроб подняли, а в нем — кукла. Спросил я у соседки, которая болтала про это, что за люди такие, удостовериться хотел. А она сама не знала толком. Сказки деревенские — я такой вывод сделал, хоть и батюшка мой, Царствие ему Небесное, мне о выдолбках рассказывал, и я сам читал об одном из них в житии Евсея Палкинского. Святой был такой, малоизвестный сейчас, — пояснил Георгий, — вокруг нашего Палкина в лесах он несколько монастырей основал, да не устоял ни один до дней наших.