Аспекты

– Взгляните, пожалуйста. После этого я разверну их только завтра, в Ярком Покое.

Он откинул бархат с плоского предмета – металлического диска, инкрустированного деревом, а по краям еще и каменными пластинками. Кружок металла в центре, некогда отполированный до зеркального блеска, теперь потускнел. В узком длинном свертке оказался меч – короткий, длиной в локоть. Широкий обоюдоострый клинок с треугольным кончиком был сделан из сизо-серого металла. Непритязательное оружие, откованное до гладкости стекла, свидетельствовало о необычайном мастерстве кузнеца. Рукоять была такой же простой – Т-образная, массивная, которую наверняка было не очень удобно держать в бою, однако в нее были аккуратно вставлены отшлифованные неограненные камешки, похожие на разноцветные капли воды.

– Когда мне было двенадцать лет, – сказал Березар, – кто-то из соседнего поселка принес моему отцу такой же меч, только поломанный. Уж не знаю, как клинок сломался, они вроде бы не рассказывали.

– Судя по всему, ваш отец был великолепным оружейником.

– Отнюдь нет. Видите ли, он был хорошим кузнецом, но никогда не работал ни с оружием, ни тем более с украшениями, разве что точил солдатские штыки или карманные ножички. Но меч все-таки оставили отцу, мол, попробуй починить. Он постоял в кузне, глядя на меч, а потом сказал, обращаясь не ко мне, а словно бы говоря сам с собой: «Даже не знаю, как помолиться за успех». И тогда я – точнее, чей-то голос – сказал: «Это подношение Корис, ведь меч теперь принадлежит не смертным, а Природе». Отец вознес молитву Корис, починил меч и сказал: «Больше этот клинок никто не повредит». После этого мы три года об этом не говорили. – Он бережно обернул меч бархатом. – Когда тебе двенадцать, три года – это очень долго.

– А потом это повторилось? – спросила Лумивеста. – Голос…

Березар посмотрел на свертки.

– Да. Она снова говорила со мной. А когда мне исполнилось пятнадцать, мы пошли к местной священнослужительнице по имени Энолезия – если вы не очень хорошо знаете пандектский, то я не стану объяснять, что оно значит, – и вот теперь я буду служить в капелле Скороби.

– А что значит название образария?

– Изначально его называли капеллой Скорби, но кто-то решил затушевать смысл с помощью лишней гласной.

Голос Березара был гулким и одновременно звонким. Лумивеста перевела взгляд с руки Березара, легонько касавшейся свертков, на его глаза. На миг ей почудилось, что они сверкнули. Так же поблескивали глаза Вариса в свете фонарей, мелькавших за окнами вагона. Лумивеста ощутила зуд в ладони, вспомнила Темные Покои, лабиринты и смертоносные ловушки, услышала, как звенит тетива лука, как срывается в бездну груз, как шуршит по блоку канат…

Внезапно Березар приобнял ее за плечи, не давая упасть, а левой рукой прижал к боку свертки с мечом и зеркалом.

– Все в порядке. Бывает, – сказал он. – Пойдемте.

Он взял фонарь с отражателя, и в Темном Покое стало по-настоящему темно. Железная дверь закрылась за их спинами, и они пошли по коридору. За ними устремились тени.

Вернувшись в библиотеку, они увидели, что в зеленом кресле под ярким светом лампы удобно устроилась Речен с каким-то томиком на коленях. На полу вокруг кресла высились стопки книг. Речен осторожно, но с удивительной скоростью переворачивала страницы, торопливо поглощая слова.

Березар закрыл потайную дверь. Речен улыбнулась, указала пальцем куда-то на полку, сделала жест из лексикона профессора Скорейши и вернулась к своему скорочтению.

Он подошел к полке и отсчитал книги:

– Двенадцать, тринадцать… О, спасибо, Речен.

Не отрывая взгляда от книги, Речен отмахнулась.

Березар снял с полки том под названием «Имена и их голоса» и вместе с Лумивестой покинул библиотеку.

Поднимаясь по лестнице, Лумивеста заметила:

– Насколько я понимаю, она недавно научилась читать.

– Да. Вам Варис сказал?

– Нет, Винтерхольм. Я вот увидела, как она читает, и мне… Неловко как-то, надо бы и мне подтянуть свои знания. Не тратить времени даром.

– По-моему, тратить время даром невозможно, – сказал Березар. – Знания, почерпнутые Речен из книг улиц и тьмы, спасли жизнь Винтерхольму – спросите его, он объяснит вам, как именно, – и тем самым спасли саму Речен. Игра помогает нам сохранить живость ума и тела, силу мысли и мышц, а без еды и сна мы бы не выжили. Можно дурно проводить время – обижать людей, в том числе и себя, делать мир хуже, но тратить время даром, то есть не совершать никаких поступков, ни плохих, ни хороших, значит попросту не жить. Так что, если подумать, любая преждевременная смерть – наихудшая из бессмысленных трат.

– Да, понятно, – кивнула она. – Между прочим, Винтерхольм рассказал мне про таверну.

– Жуткая история, конечно. Под рукой у Речен была только ложка, а глаза любой пытается защитить первым делом.

Березар остановился на ступеньке и взглянул ей в лицо; Лумивеста только сейчас поняла, что у нее отвисла челюсть, и поспешно закрыла рот.

– Наверное, я что-то перепутал, – извиняющимся тоном сказал Березар. – Все-таки Винтерхольм при этом присутствовал, а я нет.

Они поднялись на площадку первого этажа.