Ассы – в массы

На рубеже девяностых и я занимался киноманией. У меня тогда родился ребенок и как-то свело нас опять с Курехиным на одном фестивале. Он пришел ко мне и поинтересовался, чем я занимаюсь, потом пришел еще раз и сказал, что ему нравится то, чем я сейчас занят, и он готов снимать фильм по моему сценарию на собственные средства. Мы пошли на «Ленфильм» и Сергей сразу же напортачил ошибок. Набрал кучу директоров и прихлебателей, отчего бюджет рассосался на полдороге. Но я успел отснять несколько метров мульта, которые все просили нарезать на видеоклипы. Но я как-то постеснялся делать всем, начиная с Гребенщикова, «Странных игр» и иных, одинаковые клипы… Нарезал на четыре части, положил музыку, и почти год эти мульты гоняли по местному телевидению. При этом странное дело, меня вдохновил на это Котельников, у которого я перенял технику анимации, а все эти музыканты за всю историю движения так ни разу к нему с подобными предложениями и не обратились. Я тогда уже начал понимать, что вся эта новорусская эстрада все время пытается обращаться исключительно к своему окружению, которое всегда стоит рядом, без шапок и как часто бывает, со спущенными штанами. В этом, видимо, кроется феномен такого низкого уровня оформления рок-продукции, а не в каком-то вселенском заговоре против псевдорусского рока, не ставящего эти поделки в эфир и на прилавок….

Московские события после 91-го года меня больше не затрагивали, хотя я посещал столицу. У меня развивались семейные отношения, и я забивал на многие приглашения. Не поехал в Америку вместе с Тимуром. Но повез свой фильм из совместных с Курехиным материалов на Берлинский фестиваль. Нам тогда прочили все первые места, но по приезду выяснилось, что сейчас работает программа поддержки восточному региону, и все первые места ушли туда. Тогда же был Ваня Максимов со своим уже заезженным «Болеро» и больше никого от России не было. Несмотря на все перипетии, поездка была замечательная, и я лишний раз помянул Гарика добрым словом, потому как наши наряды тридцатых годов сделали нас персонами, за которыми охотились папарацци и женщины в бриллиантах. Франц тогда решил остаться в Германии, а я уехал в Новороссийск, забросив на какое-то время рисование; тогда уже родилась идея постреализма и постепенно пришел осмысленный подход к своему творчеству. Я понял, что тяжелее кисточки я ничего в жизни в руках держать не буду, но при этом одна свобода не должна ограничивать другие – и залез под воду. Реализовал свои детские мечты, нацепив маску и акваланг, и вот уже в новом тысячелетии история продолжается на новом витке, когда все те же музеи и выставочные залы, где хранятся артефакты моего творчества, опять притянули меня участвовать в их деятельности.

М.Б. То есть ту творческую накипь, которая пузырилась на болоте соц-арта восьмидесятых и которую сейчас пытаются рассмотреть культурологи и галеристы через микроскопы, без тебя не разобрать?

И.С.

Скорее не накипь, а плесень, которая разъедала советское сознание, со множествами переливов и отливов. А так все правильно. Несомненно, я это люблю делать не для музеев, а для себя и своих близких…

Герман Виноградов

Художник, перформансист, участник групп «Гроздья Виноградовы» и «Отзвуки Му».

Г.В.

С детства я жил со звуком колокола в душе – родился на Яузе, в роддоме № 1, что в Шелапутинском переулке, напротив Андроникова монастыря. Роддом – старинное здание бывшей больницы-богадельни, родильное отделение которого находилось в больничном храме, так что, получается, что я родился в храме. Все родовые линии и лучшие устремления моего рода стекались ко мне как ручейки, и я их сохранил и перевоплотил в своей синкретической деятельности.

Устремления души были у меня с самого детства. Я очень любил заниматься физкультурой: тело само себя почувствовало, само запрыгало, зарадовалось – так что я всегда хорошо прыгал и кидал дальше всех… Еще в детстве я много рисовал и любил музыку. Играл на испанской гитаре, занимался с педагогом и сам очень старался. И песенки я попевал, всегда меня привлекал металл и глобальный звук, и сейчас меня это не отпускает.

У меня был детский уголок в пустой комнате с маленьким столиком, а спали мы на газетах, это был полный неореализм и минимализм. В моей маме – вся моя предыстория. Мать была огненным духом и страстью, а отец – огненным духом и логосом. В какой-то момент им стало нестерпимо вместе, поэтому они разошлись.