Ататюрк. Особое предназначение

Пятнадцать тысяч военных и жандармов, а также личная охрана султана должны были обеспечивать порядок на территории этого прямоугольника.

Был продлен режим унизительных капитуляций, а иностранным экспертам было поручено контролировать османские финансы.

Столицей новой империи оставался Стамбул, но союзники имели право отнять его в случае нелояльного выполнения турками мирного договора.

Севрский договор определил новые границы Армении, и значительные территории Турецкой Армении должны были отойти к Республике Армения.

С подписанием Севрского мира начала официально действовать арбитражная комиссия США

Так, идея единой и независимой Армении летом 1920 приобрела политическую реальность.

Отдельные части договора касались сфер влияния, капитуляций, защиты национальных меньшинств, гражданства, санкций.

Турция подлежала разоружению, восстанавливала отменённый младотурками капитуляционный режим и финансовый контроль со стороны держав Антанты.

Грабительский характер носили те части договора, в которых трактовались экономические, финансовые и военные вопросы.

Для финансового контроля создавалась особая союзная комиссия, которая распоряжалась как доходами, так и расходами Турции.

Численность армии и жандармерии ограничивалась 50 700 человек.

Войска находились под контролем союзной военной комиссии.

Этот договор сформировал впоследствии в умонастроении турецких националистов так называемый «севрский синдром».

Более того, он в известной степени стал частью национальной идеологии, в итоге он придал на долгие годы этой идеологии ожесточённость в отношениях к меньшинствам в стране, к проблемам сепаратизма, целостности Турции.

По меткому замечанию известного советского историка А. Ф. Миллера, «если бы договор был реализован, Турция как государство должна была бы перестать существовать».

Как того и следовало ожидать, «самый великий правитель в мире», как часто именовали султана, и его правительство признали смертельный для страны приговор.

Из всех министров, сенаторов и генералов только один человек набрался мужества не проголосовать за проект столь унизительного договора в Севре.

Однако в отличие от большевиков, полагавших, что Севрский договор вызовет среди националистов уныние и разброд, Кемаль был уверен в том, что очередное унижение страны вызовет в Турции новый подъем освободительного движения.

Так оно и случилось.

Великое национальное собрание не только отказалось признавать Севрский договор, но и аннулировало его и объявило всех членов «Коронного совета» предателями нации.

На следующий день ситуцию прокомментировал в своем интервью министр юстиции.

— Наше правительство будет протестовать против наступления греков? — поинтересовался журналист.

— Наше правительство официально вынесло смертный приговор Мустафе Кемалю. Мы объявили его предателем родины и халифата. Почему же мы теперь должны протестовать против этого наступления, которое пришло нам на помощь?

— Встретит ли это наступление достойное сопротивление? — последовал новый вопрос.

— Нет, — покачал головой министр, — в армии Мустафы Кемаля отсутствуют должная дисциплина и организация, она состоит из рецидивистов и разбойников. Я уверен, что греческая армия через несколько недель окажется у стен Анкары…

Тем не менее, в день подписания договора почти все стамбульские газеты появились в черных рамках в знак траура.

«Алемдар» оплакивал «многовековую славу, историю, чистую как жемчужина, которая хранит жертвы бесчисленных поколений…»

Прочитав это интервью, Кемаль усмехнулся.

Насчет чего-чего, а слабой дисциплины министр был прав.

Что же касается всего остального…

Для Кемаля не было секретом, что сами победители не особенно радовались подписанным договором.

Дело дошло даже до того, что ставший министром иностранных дел Италии, его хороший знакомый, граф Сфорца, предлагал Турции «дружеское сотрудничество, экономическое и моральное, предоставляя ей полный суверенитет».

Да и чему было радоваться?

Чтобы соблюдать условия договора, требовалось не менее двадцати дивизий.

А это означало войну.

Но никто не хотел воевать.

Париж отказался отправлять колониальные войска в Малую Азию, чтобы не ставить под угрозу будущее африканских колоний.

Если верить президенту Франции Пуанкаре, церемония подписания договора была похожа на похороны.

«Договор, — писал он, — был подписан в помещении фарфорового завода в Севре… сам по себе столь же хрупкий…

Не стоит его трогать, противоречивые цели Греции и Италии едва ли не испортили всё в последний момент.

Несколько раз церемонию его подписания были вынуждены откладывать.

Наконец она состоялась в атмосфере усталости и отсутствия энтузиазма, что заставило некоторых внимательных наблюдателей говорить о меланхолии, словно она иллюстрировала значительную утрату влияния Франции на Востоке».

Единственным человеком, кто удовлетворенно потирал руки, был премьер-министр Греции Венизелос, с готовностью принявший роль жандарма, доверенную ему Лондоном и Парижем.

Но его радость мало кого тронула.