Ататюрк. Особое предназначение

— Вся Турция, — говорил по этому поводу Кемаль, — превращена в развалины. Повсюду ухают совы. У нации нет средств, нет достояния, ничего у нее нет. Вся нация находится в ужасающей нищете и бедности. Вот в каком положении оставило нацию правительство старого Османского режима…

Это было на самом деле так, и положение пока не спасали даже те титанические усилия, которые предпринимала новая власть для подъема экномики.

Кемаль прекрасно понимал, что в таких условиях массы могут быть увлекаемы в любом направлении, хорошем или дурном, под воздействием любого лица.

— Я, — убеждал он депутатов, — выступаю за мечты народа, и цель моей жизни заключается в том, чтобы воплощать эти мечты в жизнь. Но мы не можем допустить сейчас того, чтобы решения принимались под влиянием таких обстоятельств, как толки населения. Я считал и считаю проводимую мною линию правильной даже тогда, когда существовала необходимость быстро и жестко проводить мои решения в жизнь. Это вовсе не означает того, что мы все и всегда делали правильно. Более того, с того момента как мы взяли власть, мы боремся с ошибками. Но точно также верно и то, что все, что мы делаем, мы делаем для страны…

Кемаль не сказал еще и того, что молодая экономика задыхалась от нехватки квалифицированных кадров: инженеров, техников и управленцев.

Без тех самых кадров, которые, как известно, решают все…

По-другому и быть не могло.

И все же, несмотря на все красноречие Кемаля, это был разговор глухого с немыми.

И если с патриотизмом, во всяком случае, в их понимании, у депутатов все было в порядке, то в большой политике они разбирались плохо.

Над разумом чаще всего преобладали эмоции, многие были подвержены ксенофобии и не отличались ни хорошим образованием, ни необходимой для политиков широтой взглядов.

Как и все дилетанты, они считали себя всеведущими и отличались крайней завистливостью и подозрительностью.

Иной раз, устав от бесконечных и, что самое печальное, бессмысленных уговоров, Кемаль удивлялся своему долготерпению.

И, как знать, не подумывал ли он, покидая в очередной раз меджелис после бесплодных дебатов, о том, что только абсолютная власть позволит ему безболезненно совершить задуманное…

Не все просто складывалось и с Латифе.

Попав в более чем провинциальную Анкару, она была неприятно поражена своей новой обстановкой.

И в самом деле?

Как смириться с этой дырой после Парижа, где женщины свободно гуляют по улицам и могут исполнять Моцарта, Шуберта и Бетховена.

Но куда больше ее поразило отношение к ее мужу.

Она думала явиться этакой царицей бала в «лежавший у ног Кемаля» город, а попала в какукю-то общежитие с его бесконечными склоками и скандалами.

Поражал ее и сам Кемаль, которому в те сложные для него дни было явно не до молодой жены.

Не желание идти освобождать Стамбул и бегство Исмета из Женевы увеличили количество противников Кемаля.

Нужно ли снова приступать к переговорам или следует готовиться к войне?

— Новый год, — говорил Кемаль, — может быть годом мира или войны. Нам надо быть готовыми ко второму варианту…

Вот что волновало тогда Кемаля, и он целыми днями пропадал в Совете министров и Национальном собрании, где между депутатами шли самые настоящие бои.

Разговоры о политике продолжались и дома, за обеденным столом и очень часто до утра.

К негодованию Латифе, они сопровождались неумеренным, на ее взгляд, потреблением вина.

И Кемаль был в этом деле одним из первых.

Когда первое удивление прошло, Латифе приступила к обязанностям хозяйки.

Ковры, изящные безделушки, новые занавески и букеты цветов преобразили холостяцкую резиденцию Кемаля в Чанкая.

Более того, новая хозяйка Чанкая решила установить свои порядки для слуг и адъютантов.

Кемаль одобрял желание супруги присутствовать на открытии парламентской сессии и на дипломатических раутах.

Но категорически был против того, чтобы прислуга в Чанкая щеголяла в белых перчатках!

Попыталась она и как-то упорядочить распорядок дня самого Кемаля.

Кемалю это не понравилось, и очень скоро разногласия перешли в ссоры.

Неприятно поразило Кемаля и та истеричность, с какой его жена отстаивала свои взгляды и права.

Иногда было достаточно только косого, на взгляд Латифе, взгляда, чтобы устроить скандал.

Но пока Кемаль терпел.

Как терпел оппозицию, султана и халифа.

У него были свои взгляды на жену, которая должна была служить наглядным примером европейской женщины при его общении с людьми.

Касалось ли это простого народа, или его генералов.

Сложно сказать, задавался ли он сам вопросом, насколько его хватит, но наблюдавшее за их отношениями с удивлением и интересом его окружение считало, что ненадолго…

Как того и следовало ожидать, оппозиционные депутаты посчитали демарш Исмета за провал конференции в Лозанне.

И сразу же заговорили о том, нужно ли снова приступать к переговорам или следует готовиться к войне?

Непрерывно заседали Совет министров и Национальное собрание, дебаты были продолжительные и шумные.

— Новый год может быть годом мира или войны, — заявил Кемаль и добавил: — Нужно быть готовыми ко второму варианту…

Обстановка в Анкаре все более накалялась.