Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

В центре проверки стоял диалог между отступником и его вчерашними товарищами, ставшими сегодня его судьями. На первый взгляд перед нами противостояние, конфронтация. В то время как оппозиционер пытался минимизировать свою вину, следователи подозревали, что она глубже, чем казалось. Накаленность противостояния подчеркивалась похвалой умелого следователя их способности «раскусить» обвиняемого[1668]. Но роль «непогрешимого» и «искушенного» герменевта не сводилась к тому, чтобы просто заставить обвиняемого говорить, – не менее важно было определить его «нутро». У партийца, искренне сожалевшего о содеянном, было легко на душе: он поддержал оппозицию «механически». Двадцатипятилетнего Павла Яковлевича Солоницына, например, «побудили к уклону <…> некоторые сомнения», а потом читка стенограмм. Флюкова «ввели в заблуждения мелкие факты извращений и выступления оппозиции»

[1669]. «Скажу откровенно, – начал Уманец, – я не уловил оценки политической линии и рассмотрел ее только как добавление к тезисам ЦК на 50%». Уманец был «совершенно пассивным во время дискуссионной борьбы», так как «для меня не было ясно». Казанцев стал жертвой внушения: «Беседы и посещения Кутузова, конечно, были, но чисто академические. Были, конечно, разговоры по дискуссионным вопросам, и особенно возражать я ему не мог вследствие слабости относительно теоретической моей подготовки»[1670]

. Но все это были мимолетные заблуждения. У Луня, голосовавшего за контртезисы, не было «сейчас каких-либо сомнений или разногласий. <…> Все кажется ясно». Однако, если оппозиционер был неискренним, он выдавал себя «нерешительностью» и «непрямолинейностью». Стараясь скрыть свои истинные воззрения, он симулировал «непонятливость», комкал ответы, сам себе противоречил.

Несмотря на значительное ужесточение наказаний по сравнению с 1924 годом, товарищи настаивали не на возмездии, а на объяснении. Нам нужны, утверждали они, «не запугивания, а разъяснения»[1671]. «Нам нужно знать, от кого вы получили эти [нелегальные] документы», – говорилось оппозиционеру «не для того, чтобы по отношению тех товарищей применить

инквизицию наказание. Нам нужно знать правду, нам нужно знать тех товарищей, которые, может быть, сбились с прямого и верного пути, для того, чтобы вовремя их выправить и помочь им уяснить их ошибки и разобраться в той обстановке, в которой они оказались»[1672]

. В какой-то момент у Шапиро спросили: «Что ставите перед нами – перед партией – лично для себя, что бы хотели?» «Хочу работать, хочу быть в партии, чтобы вместе с Вами опять работать, – ответил он. – А что бы Вы хотели?» – «Сохранить члена партии»[1673]. Несмотря на разную «племенную» (партийную) вовлеченность, у работников партии и подозреваемых в оппозиции сохранялся общий язык, общие предмет и тема для разговора.

Если посмотреть на эти разговоры как на «ритуалы» в оптике Дюркгейма, то становится понятно, что они должны были восстановить утраченное единство некогда монолитной (как предполагалось официальными властями) группы, сделать его «видимым», «ощущаемым» здесь-и-сейчас. Ведь, как указывает Дюркгейм, соплеменникам мало просто знать о единстве. Его нужно еще и чувствовать, утверждать в собственном духовном мире. Социальное единство, таким образом, производилось через внешнее действие, которое шло внутрь[1674].

Только такая форма влияния обеспечивала шанс на исправление. В христианстве, пишет Фуко, пастырство породило искусство наставления людей на путь истинный, их сопровождения, руководства, «искусство следования за ними шаг за шагом, подталкивания их в нужном направлении. И это пастырство, эту пастырскую власть нельзя сравнивать или смешивать с процедурами, которые используются для подчинения людей закону или суверену. Нельзя смешивать его и с методами, применяемыми в воспитании детей, подростков и молодежи. А также со способами воодушевления, убеждения людей в чем-либо, увлечения их за собой в той или иной степени против их воли. Иными словами, пастырство не совпадает ни с политикой, ни с педагогикой, ни с риторикой» – это искусство управлять людьми, искусство отвечать за людей на коллективном и индивидуальном уровне при каждом их шаге.