Автограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях

Писатель Вячеслав Пьецух в последние годы живет на два дома — в Москве и в тверской деревне Устье. Историк по образованию и иронист по призванию не только успешно занимается огородом и ловит раков в местной речке вплоть до октября, но и написал книжку с новым для себя героем. «Государственное дитя» недавно выдвинули на Государственную премию России. Пьецух поверил в человека, потихоньку обретающего чувство хозяина. Народ у нас, конечно, всякий — и бессребреник, и «батьку родного выдаст за пятачок», и европеец, обогнавший по части знаний настоящего европейца, и простак, падкий на сладкое слово, и удивляющий своей жизнестойкостью интеллигент. «Много русских народов живет на земле русской», — считает В. Пьецух.

— Вячеслав Алексеевич, вы — человек сугубо городской, а, оказавшись вдали от столицы, в глухой тверской деревне, вдруг привязались к селу и ее людям. В чем причина такого поворота в жизни?

— Может быть, сказываются гены — ведь я по обеим родительским линиям крестьянский сын.

— Когда-то писателей-деревенщиков беспокоил скрытый конфликт города и деревни. Существует ли он до сих пор, если учесть, что деревни вымирают, а мужики спиваются?

— Я очень сомневаюсь в том, что деревня умирает. Стариков почти нет — вот в чем дело. В России, напомню, средний возраст среди деревенских жителей — 47 лет, среди городских — 58 лет. Так вот молодежи полно и в соседнем колхозе «Путь Ильича», особенно когда там проводится ночная дискотека, и в нашем колхозе «Сознательный». (Я никогда не использовал это название в литературе, скажут — придумал). Колхоз «Сознательный» существует с 20-х годов, и причем неплохо. В то время как в России стало нормой собирать 12–13 центнеров с гектара, крестьяне нашего колхоза собирают почти канадский урожай — 25–28 центнеров. Держатся и деревни. К примеру, в нашей деревне Устье 22 двора, в соседней — Саблино — дворов 10–12. И все заняты трудом: копаются в огороде, строят, пашут, косят. Так что слухи о гибели деревни, равно как и о повальном алкоголизме, явно преувеличены. В колхозах платят мало, пить не на что.

— А самогон?

— Да не гонят самогон, сахар стоит так дорого, что дешевле купить бутылку. А спившихся людей — человек пять на всю округу. Опустившиеся люди становятся побирушками, которые зимой грабят дачи городских. Увы, воровство — явление, нередкое в России, но видеть в таких случаях некий конфликт города и деревни как минимум неуместно.

— Это правда, что природа вдохновляет по-особому?

— Не знаю, до кризиса еще не дожил. И даже не скажу, что чувствую себя физически лучше, хотя вода у нас ключевая, со значительным содержанием серебра. Наша деревня — глухомань, ближайшая труба дышит в 25 километрах на карьере, где щебень дробят. У нас водятся майские жуки, а сам я в сентябре ловлю раков в Держе, причем не надо в норы залезать, под камнями копаться. Сажаю картошку, воспитываю газон. У меня в усадьбе есть очаровательная полянка между яблоней и калиной, и раз в неделю ее полагается выкашивать. Я добьюсь своего, и у меня будет настоящий кембриджский газон. Ближе к вечеру мы выносим в сад стол и кресла, выпиваем, поем с друзьями под гитару или устраиваем литературные чтения.

— Не жизнь, а рай земной… Вы много размышляете о русском человеке. Кажется, что его природа не знает границ — и рубашку последнюю отдаст, и нахамит запросто, да еще вдоволь насмеется над стушевавшимся человеком, и приспособится к самым нечеловеческим условиям. Запад называет наш народ непредсказуемым. Мы будем и впредь удивлять мир рассказами про «таинственную душу»?