Байкал - море священное

Слух о необыкновенном мальчике разнесся но Великой степи, и в старую юрту бедного кочевника стали приезжать люди, смотреть на мальчика и дивиться. Слух добежал и до врат дацана, Хамбо-лама приехал в ту юрту… и был немало смущен и не знал, что сказать родителям мальчика. Издавна повелось: да отпущено будет каждому в свой срок! И вдруг это, привычное, устоявшееся, поломалось и смутило, раскололо людей в Великой степи надвое, одни увидали в рождений мальчика со страданием, почти нечеловеческим в лице, добрый знак, другие же, напротив — худой… Но ничего не случилось: ни доброго, ни худого, недолго жил мальчик, ему и года не исполнилось, как довершился его домной круг. Видать, страдание, родившееся вместе с ним оказалось сильнее, убило слабую неокрепшую жизнь.

Я хожу по степи и вспоминаю о мальчике, по какой-то недоброй воле приявшем в свое маленькое сердце все муки мира и раздавленном ими. Я мог бы сказать, что такое едва ли возможно, однако я не скажу так… Но не только об атом мальчике думаю я, а еще и о старухе, которая так много страдала, и я начинаю понимать, что надобно было случиться из ряда вон выходящему, чтобы жизнь открылась в другом свете, на людских муках и крови замешанной, как это случилось с Бальжийнином, и увиделась Великая степь, где он. впервые ощутил себя не просто человеком, а человеком., несущим в себе малую частицу бытия, неотделимую от мирта, и живущего нынче и уже давно канувшего в Лету, и нестерпимо захотелось в те места, где согласно с его волей, но и без вмешательства извне у него появилось желание сделаться малою пылинкою, которая есть часть Сущего. Странное свойство у Великой степи: огромная, от края до края, она, хоть и наделяет человека чувством собственной незначительности, а все ж не принижает, не делает слабым и беспомощным, сулит надежду, что и малая песчинка нужна кому-то, быть может, тем пародам, которые населяли Великую степь в прежние времена, а теперь сделались незримы, но и поныне их присутствие ощущается каким-то неизвестным человеку чувством. А может, нужна она, малая частица бытия, и по сей день живущим в Великой степи народам?.. Нигде более человек не чувствует себя так удивительно, так согласно со всем сущим, как в Великой степи.

Старуху похоронили рядом с черным, засохшим деревом,

у которого принял смерть ее муж. А потом Бальжийпин и Крашенинников вышли из лесу и долго стояли в ночной степи, прежде чем Сафьян дотронулся до руки белого монаха и скрылся в ночи, но Бальжийпин не сразу заметил это, думал о старухе. Только теперь он стал понимать, что она не умела просто существовать, а жила, остро реагируя на происходящее, но происходящее не в реальном мире, а в мире, созданном ее воображением, более чувственном, менее разнообразном, более наполненном всяческими событиями, которые, впрочем, не всегда были выдумкою. Однажды испытав потрясение, она растерялась, однако ее растерянность не привела к озлоблению и отрицанию всего живого, как нередко случается, а сделала ее чувства еще более обостренными. Но душевная ее неприютность была так сильна и сердце так скучало в тихом одиночестве, что при первой же встрече с посторонним человеком она позабыла про все и охотно подчинилась влечению чувства, единственно в нем и находя отраду. И уже не хотела для себя ничего другого… Тот зыбкий мир, который создала в воображении и чему в немалой степени способствовало соседство с удивительным в своей непознанности священным сибирским морем и с Великою степью, которая есть начало Земли, казался ей единственно реальным, а все, что лежало по другую сторону, для нее словно бы не существовало. Но то был действительно зыбкий мир, и однажды сломался, рассыпался на мелкие звенящие осколки, и взору старухи открылась другая жизнь, и там не нашлось для нее места.

Бальжийпин с трудом отвлекся от нелегких мыслей, вздохнул, пошел по степи. Но скоро остановился, увидел всадников в желтой одежде и почти безразлично подумал: «Хувараки… настигли-таки…» Он не сделал и попытки поменять что-либо в своей судьбе, когда те подъехали и окружили, велели следовать за ними…

26