Байкал - море священное

Бальжийпин стал реже уходить из юрты, отлучался же только тогда, когда его помощь была особенно необходима. Все же остальное время он проводил со старухой, которая, хоть и поправилась, чувствовала себя еще слабо. Бальжийпин управлялся по юрте, с утра растапливал очаг, благо, хворост под боком и далеко ходить не надо, готовил немудрящую еду чаще из молока и реже из мяса, если приходили люди из Шаманкиного улуса, куда перегнали старухиных овечек. И все эти хлопоты не были в тягость Бальжийпину, напротив, доставляли удовольствие.

Он подолгу просиживал у старухиной лежанки, случалось, говорил о чем-то, но чаще им не требовалось и этого, уже в самом их молчании, подчас очень долгом, они умели увидеть многое, что связывало, делало необходимыми друг другу. Чувство родства, которое прежде испытывала старуха, теперь каким-то образом передалось и Бальжийпину, и он поддался этому чувству и видел в ней не чужого человека. Не знал, когда случилось, что в чертах ее лица узрилось что-то от матери, близкое что-то, дорогое. Когда же случилось, почувствовал на сердце волнение, и было это волнение не преходящее, однажды возникнув, не исчезало, а светило спокойно и ровно.

Иногда старуха, словно бы очнувшись, говорила виновато:

— Но что я могу сделать, коль духи не принимают меня? Разве я виновата, что так получается?..

Говоря это, старуха лукавила, она не хотела помирать, всеми силами, которые жили в теле, держалась за жизнь. Было бы страшно уйти и оставить Баярто, принявшего облик белого человека, одного. Он слабый, много слабее ее и не

сумеет справиться с жизнью, она захлестнет, раздавит… В те дни, когда болезнь еще цепко держала ее, старуха (часто вспоминала одно и то же утро, теплое и яркое. Но на душе тогда было худо, ночью опять приходил Баярто, она не видела его лица, только тень, сделалось досадно, поднялась с постели, чтобы получше разглядеть мужа, но тот испуганно замахал руками:

— Нет, нет, нельзя!.. Прах мой развеян по ветру. У таких, как я, нету своего лица. И это больно…

Он молчал долго, так долго, что старуха подумала: а не ушел ли Баярто вовсе?.. Нет, не ушел, человеческая тень все так же отчетливо была видна на стене юрты, поникшая, почти не шевелящаяся, вялая и грустная, но вот она сдвинулась с места, засветилась ярко, как береста в очаге, но сейчас же и погасла, налетел злой ветер и потушил огонь. Старуха услышала, как Баярто сказал:

— Час превращения близок, добрые духи сообщили мне про это. Я только не знаю, кем стану… Но ты все равно почувствуешь меня…

Он еще немного пробыл в юрте тенью на стене, а потом тень съежилась, исчезла… Старуха верила Баярто и ждала. И он появился. В час, когда еще солнце не поднялось над гольцом, но уже светлело взлохмаченное, розовое опушье на том месте, где скоро сиять солнцу, старуха вышла за порог юрты и увидела большую белую собаку, она стояла у темного леса и смотрела, и не было в ее глазах робости и заискивания, хотя бока опали и шерсть на загривке дыбилась грязно-рыжая.

— Ты пришел?.. — спросила старуха.

Собака опустила морду, словно бы соглашаясь.

— Проходи, — сказала старуха. — Станешь жить рядом со мной.

Собака в три прыжка очутилась возле старухи, лизнула ее ладонь.

Розовое опушье над гольцом словно бы переломилось надвое, сделалось иссиня-белым, а потом и вовсе белым, и уж не разглядишь ничего в сиянии яркого солнца.

Старуха потрепала собаку по загривку, вошла в юрту, думала, что собака пойдет следом за нею, но этого не случилось, вернулась и с легкой досадой спросила:

— Ты чего?..

И тут словно бы кто-то шепнул на ухо, старуха смутилась, но смущение было недолгим, сказала виновато:

— Ах, я, однако, забыла, у каждой твари на «земле свое место. Прости…

Зашла в юрту, отыскала чугунок со вчерашней бараньей похлебкой, отнесла собаке, а потом стояла и глядела, как та жадно ест, и тихонько, словно бы нечаянно, улыбнулась, вспомнив, что в молодые годы любила смотреть, как ест Баярто. И он замечал это, случалось, сердился, по она лишь виновато пожимала плечами, а через день-другой все повторялось сначала. В конце концов муж привык к этому и даже удивлялся, если она почему-либо не оказывалась рядом, сам говорил, что у него тогда мясо застревало в горле.

Старуха смотрела, как жадно ест собака, и думала о том, через сколько же кругов страха прошла она, прежде чем очутилась на земле, во дворе ее юрты.

— По теперь все будет хорошо, — сказала старуха. — Я не дам тебя в обиду. Я сразу поняла, что ты не простая собака. Что ты…

По дальше она сознательно обрывала мысль, сызмала привыкнув к тому, что о сокровенном люди стараются не говорить. А что как услышат злые духи?..

Собака недолго прожила у старухи, исчезла так же неожиданно, как и появилась Старуха расстроилась, и все валилось у нее из рук, но потом боль поутихла, хотя и не прошла вовсе, нет-нет да и давала о себе знать, и тогда старуха садилась на постель и негромко шептала:

— Отчего же ты ушел, Баярто? Или я плохо относилась к тебе? Да нет…