Байкал - море священное

А денежка нашлась. Но Лохов про это никому ни слова: в артели мужички неласковые, еще побьют за пакостный донос, для них и Ванька каторжный — человек. Тьфу! Пропади он пропадом! Глазища у него так и шныряют, норовят заглянуть в самую душу. Видать, догадывается, что нашлась денежка. Верно что… Уж очень быстро Филимон позабыл про денежку, и малым словом не напомнит, как с его согласия был вынесен смертный приговор ему, Ваньке. Словно бы ничего не было. Да как же не было, коль руки с того дня сделались как у пьяницы, трясутся, а па сердце побаливает, стоит попсиховать маленько — и сейчас же… Да! Совестно. Вроде барышни нынче: и там болит, и тут… И не человек, а так себе, серединка на половинку. Сказали б раньше, что через год-другой он сделается слабый, ни к лешему не годный, не поверил бы. Да уж, досадно, и в первую голову на себя, что так не повезло, теперь уж не смотаешь удочки, когда позовет кукушка, не ступишь па хитрую таежную тропу следом за Большим Иваном. Силушки нету прежней. Не зря ж Христя давненько приметил неладное и все норовит подсобить. Уж и кричал на него: «Отстань, падла! Зарежу!..» Но тот словно бы не слышит, виновато отводит глаза и упрямо тянет сначала свой урок, а потом и ему поможет: рядчик-то подлый мужичонка, попробуй-ка не спроворь урока, сейчас и штрафанет… И тут никакой хозяин, про которого Ванька думает, что он человек, не выручит: рядчик близко и про все про твое знает, а хозяин далеко, до него еще надо дойти.

Привык Ванька, что Христя всякий день подле него, а случится, не окажется рядом, кричит:

— Эй, ты, убивец, подь-ка сюды!..

Сменится в лице Киш, скрипнет зубами, но и только-то, постарается угодить. Ванька не держит на него зла. Поди, сам па его месте поступил бы гак же. Но вот кого не любит пуще черта, так это Филимона, догадывается, что тот сыскал денежку. Иначе не отступил бы от своего, ходил бы и ныл, уж кто-кто, а Ванька про таких людей знает. Повидал!

С вечера слух разнесся: война началась с Японией… Нынче про это на каждом перекрестке сказывают, вон и в артели нету привычной сладки, вдруг да остановятся посреди мостков, по которым катают тачки, груженные песком, к насыпи, и заговорят про войну, заспорят. Неясно — с чего война? Вроде б в девятисотом году все порешили по уму, когда сибирские конные полки махом прошли по чужой землице. Кое-кто из артельных хаживал с полками, у них и пытают: че да пошто?.. А те и сами толком не знают. Правда, слышали, будто-де обидели нехристи в свое время нашего царя-батюшку, чуть не порубали сабелькой. Может, с того и война, что выплеснулась из государевой души злосчастная обида и поплыла-покатилась?.. Попробуй-ка совладай с нею! И простой мужик не всегда умеет сладить, а уж про тех, кто высоко, какой сказ? Они и комариного укуса не переносят, обижаются. А тут такое…

Ну, ладно, война… Не то жалко, что война. Побьем, поди, японца, вон у нас какие господа-енералы, что спереду, что сзаду, ровненькие, гладенькие, чисто боровки, совладают, поди, с военной наукою, не лопата да кирка, с ею попроще.

А вот узкоглазенького японца, главное дело, жалко. Ну, побьем его, а он потом куда денется?.. Ему в островах и теперь, слыхать, не сладко, а как война пройдет по тем местам ярым полымем, и вовсе, поди, зачахнет.

— Не зачахнет! — кричит Ванька. — Он жилистый, ему все нипочем! Его по башке бьешь, а он спину подставляет. Видал!..

— Тю, дура каторга! Где видал-то? Где?..

— А там, подле острога. Один мордастепький, навроде нашего енерала, лупил почем здря другого. Слугу, должно… А тот вроде б даже доволен, ишо и задницу заголят. Тьфу!..

Потемну из железнодорожного управления прибегает шустроногий и на язык бойкий:

— Все, мужики, про насыпь забудьте. Поутру двигайте на байкальский лед. Там станете тянуть «железку». По льду, значит…

В артели люди кое-что смыслят, а тут не поверили:

— Да ты че, очумел?.. Небось на первой же версте поезда грохнут на дно!

Но настырен вестник, говорит:

— Делайте, что велено. Война нынче, у ее свои законы Суровые. Глядите, как бы не намяла бока.

Ну, велено так велено, наше дело десятое. Стали собирать кирки, лопаты. Рядчик суетлив не в меру, видать испугался… Он всегда суетлив, когда что-то не по ему. У Вань ки глаз приметливый, увидел это. И другое приметил. Ознобишин все берет под руку Лохова, о чем-то шепчет на ухо Знать бы, о чем?.. А как узнаешь, коль они норовят от людей в сторонку? Не бегать же за ними! Отчаялся Ванька, но все ж взял себя в руки, одним и занят — следит за теми, двумя..