Балет моей жизни

Новая роль вызвала шквал интервью, обзоров и нескончаемых комментариев. Говорили, что публика открыла меня вновь, будто я вернулась из забытья. А когда я играла в Théâtre Michel, Opéra Comique попросила меня сыграть в феврале в «драматической и лирической аллегории» Франсуа Казадезюса[229] и Гийо де Се «В прекрасном саду Франции». Произведение было написано в память об артистах, погибших во время войны, и включало в себя пантомиму, балет и пение. Геузи[230] и братья Изола, новые директора, ввели новшества, разместив пятьдесят два хориста на сцене, шестьдесят — в зале, множество певцов — среди музыкантов оркестра и трубачей — в самых верхних ложах. Их очень хвалили за эту оригинальную идею. Они тщательно готовили декорации и хореографию, Марикита еще никогда не проявляла такой изобретательности и фантазии, как при создании этого балета: «Я над ним работаю столько, сколько над пятью обычными балетами», — говорила она. Я изображала Весну и танцевала ее рождение в окружении Зефиров и Граций. Марс, бог войны, своим появлением сеет страх и панику в нашей маленькой нежной группе, украшенной цветами. Он всех разгоняет, а я падаю замертво. Но я возрождаюсь, когда приходит мир вместе с солнечными лучами, и в конце мы изображаем картину Боттичелли «Весна». В мастерских

Opéra Comique мне сшили точную копию костюма Весны. Мой товарищ Кино c большим пылом исполнял роль Марса. Ему хлопали особенно горячо, потому что он и вправду едва выжил. Попав в зону распространения газа в траншеях, он чуть не лишился зрения.

Генеральная прошла блестяще. Шик вечернего представления, декольте и фраки. Если бы не множество людей в военной форме, могло показаться, что никакой войны не было. Хотя время еще было тяжелое, зима выдалась суровая. Нехватка топлива, трудности со снабжением, ввели карточки на сахар и на уголь. Перед магазинами очереди… Пугающая картина для тех, кто знал сладость жизни в начале века! В рабочей среде начались волнения, а для «поддержания бодрости духа» в газетах печатали оптимистичные лозунги.

Но все это не влияло на работу театров, потому что людям хотелось отвлечься. И наш «В прекрасном саду Франции» стартовал многообещающе. Музыка Казадезюса была очень красивой, простой, изящной, полной трогательных мелодий и переплетавшихся народных мотивов богатого звучания. Критики назвали ее «благородной, благостной и очень французской». Меня же осыпали похвалами и цветами, писали о моем «великолепном возвращении». Я была «неистощима», обладала «непревзойденными грацией и пластикой» и выглядела «как истинная воплощенная Примавера».

Авторы «В прекрасном саду Франции» преподнесли мне великолепнейшую цветную репродукцию «Весны» Боттичелли с такими хвалебными памятными надписями, что мне неловко их цитировать. Франсуа Казадезюс, очень симпатичный человек, обладал красивой артистической внешностью, матовая кожа, каштановые кудри и темные глаза напоминали о его средиземноморском происхождении. Как и Шарпантье, он остался верен семейному призванию. Старший сын в семье музыкантов, он стал автором множества симфонических поэм и достойных опер и к тому же замечательным руководителем оркестра. Он входил в число основателей американской консерватории Фонтенбло, которая могла похвастаться многими блестящими учениками. Гийо де Се, очень худощавый, с мягкими чертами лица, обрамленного светлыми волосами и бородой в стиле Мюссе[231]

, и правда немного походил на автора бессмертных «Ночей»[232], так что можно предположить, что он намеренно подчеркивал сходство. Он с легкостью писал восьмисложным и александрийским стихом прелестные произведения и прекрасно читал стихи.

Наш «В прекрасном саду Франции» прошел необыкновенно успешно. Отовсюду приходили одобрительные отзывы, публика валом валила на спектакль… но весной 1918 года начались бомбардировки. Каждую ночь — тревога: воют леденящие кровь сирены, и перехватывает дыхание от страха. В подвале давка: там жильцы со всего дома, а также и из соседних домов. Впрочем, подвал скорее действовал успокоительно, чем действительно мог защитить… А бомбы все взрывались: на улицах Clichy, d’Athènes и Geoffroy-Marie. Луис снова испугался:

— Я не хочу, чтобы ты оставалась в Париже, тебе нужно уехать.

— Ну, нет! А как же «В прекрасном саду Франции»?

— Это очень красивый спектакль, и я счастлив от того, что он пользуется заслуженным успехом, но мне твоя жизнь дороже доходов Opéra Comique. Ты обязательно должна уехать!

— Но это невозможно! Я никогда не осмелюсь объявить об этом Геузи…

— Ах, он же не съест тебя!

Я страшно злилась. Весь спектакль зависел от моей роли. Уехать в разгар показов, на пике успеха было не очень красиво по отношению к моим директорам, но в конце концов пришлось решиться на разговор с Геузи. Не упрекнув меня ни словом, он, наоборот, положил конец моим метаниям: «Мы в любом случае не можем продолжать при таких условиях и собираемся прервать показы. Так что не мучайте себя».

Клео де Мерод

* * *