Балет моей жизни

Хореографией «Эндимиона» полностью занималась Марикита, и это стало одним из ее самых прекрасных творений. Именно Мариките приписывают отказ от пачек: в балетах, которые она ставила, танцоры носили костюмы в греческом стиле, балерины — хитоны, а я для роли Фебы попросила у Ландольфа скопировать тунику на скульптуре «Диана и лань». Он сделал ее белой, с чуть заметным розовым оттенком, за спиной был колчан, полумесяц на лбу, а в руке я держала лук. Эндимион был одет в такую же легкую тунику, как у меня. Его роль исполняла Регина Баде. У этой молодой танцовщицы, вчерашней ученицы балетной школы, очень быстро прославившейся, было одухотворенное лицо, очаровательная улыбка, обнажавшая белоснежные зубы, и большие, излучавшие свет глаза, а черные кудри идеально подходили к образу греческого пастушка. Ее фигура восхищала точеными изящными линиями, силой, гибкостью и выразительностью движений. Это была идеальная партнерша, она поднимала меня, как перышко, и в ее руках я чувствовала себя совершенно эластичной. Мы производили очень приятное впечатление, и критика была самая лестная. Публика выказывала явное одобрение, балет шел в репертуаре с комическими операми всю осень и часть зимы и пользовался успехом. Так продолжалось до моего отъезда в Санкт-Петербург по договору, заключенному через Маринелли с госпожой Рассохиной[204], директрисой русского театрального агентства.

Клео де Мерод в сценическом костюме, 1906

Я выступала там в двух театрах, в Большом и театре Мишель. Не перед царской ложей, но перед великими князьями. Фраки, военная форма, великолепные туалеты, еще более роскошные украшения. Русские оказались довольно красивыми: аккуратные черты лица, иногда тяжеловатые, глаза цвета бирюзы или берилла, немного загадочные. Почти все мужчины носили бороды и усы, и если они были блондинами, то это смягчало черты. Залы были всегда полными, а аплодисменты — ошеломляющими: известно, что русские — страстные любители музыки и балета, обладают артистической натурой и всегда превозносят артистов. Тут же стало приходить много писем от высокопоставленных семейств с приглашениями посетить приемы и балы в их дворцах.

Клео де Мерод в меховом манто, 1906

Но высший свет, о котором я не имела ни малейшего представления, пугал меня, поэтому почти никуда не выходила из отеля, кроме театра и нескольких прогулок, оставаясь в своем укрытии, словно дикий зверь в норе. Тем более что холод и совершенно незнакомый антураж этому способствовали.

Ни один из виденных мною доселе городов, даже из самых непохожих на французские, не производил на меня такого впечатления, как Москва и Санкт-Петербург. В Берлине, Лондоне, Амстердаме, даже в Стокгольме находилось что-то напоминавшее Париж, ты чувствовал себя в похожей стране, в любом случае в Европе. Эти огромные русские метрополии совершенно лишали вас ориентиров.

Казалось, по крайней мере мне, что это другая планета, особенно Петербург, так далеко на севере, где зима особенно жестока!.. Нева начинала замерзать. Холод уже был такой, что я не могла спокойно осмотреть эту красивую столицу, чьи пропорции, величина и строгость прямых проспектов пугали больше, чем московские улицы. Сотни зеленых или золотых куполов и шпилей, соборов и церквей возвышались над городом, сверкая при любом, даже слабом лучике солнца. Из-за толстого слоя снега улицы были пустынны и тихи, они вообще выглядели довольно грустно из-за отсутствия витрин, магазины находились или внизу, в полуподвальных помещениях, или на этажах, так что об ассортименте можно было лишь догадываться. Массивные здания, громадный Зимний дворец, перспектива Невского проспекта, как бесконечная линия с торжественными статуями; красный Исаакиевский собор с сотней колонн, сделанных из цельного куска мрамора; а недалеко от него — удивительное произведение — памятник Петру Великому, летящий медный всадник на массивном куске гранита. Снег в Петербурге был совсем не такой, как в Париже, на вас падали снежинки величиной с яйцо, часто-часто. Можно было ездить только на тройках, санях с тремя лошадьми, увешанных звеневшими в тишине колокольчиками. Несмотря на манто, шапку и муфту, холод пробирал меня до костей. Возвращаясь в хорошо протопленный отель, я чувствовала, что рождаюсь заново.

За несколько дней до моего отъезда дворяне и офицеры из аристократических семей, которые до этого тщетно приглашали меня к себе на приемы, обратились с просьбой: желая, чтобы у меня остались незабываемые впечатления о России, они собирались устроить в мою честь большой прием в самом знаменитом ресторане Петербурга «Куба». Это предложение было исполнено такого дружелюбия, что я посчитала дурным тоном отказать. Все проходило в огромном зале, роскошно убранном и уставленном цветами. Было приглашено человек двести, в том числе великие танцовщицы Императорского театра, во главе с ярчайшей русской звездой — Матильдой Кшесинской.