Балет моей жизни

Во время великолепного обеда в «Кубе» танцевальный ансамбль, состоявший из мужчин и женщин в народных костюмах, показывал фольклорные танцы, и даже был приглашен небольшой хор, который пел старинные народные песни. Невозможно вообразить, что это было за зрелище: энергичные, нервные, темпераментные танцовщики прыгали в расшитых ярких костюмах, казалось сотканных из цветов! Цокали каблуки, светловолосые косы и красные юбки колыхались в такт веселой или ностальгической мелодии, исполняемой прекрасными глубокими голосами. Я была бесконечно благодарна своим гостеприимным хозяевам за такой удивительный пир для глаз и слуха! Это искусство было для меня неизвестным и невиданным, похожую красоту привезут потом в Париж дягилевские «Русские сезоны».

Из Петербурга я поехала в Будапешт, где танцевала в Orfeum

; затем Вена, там меня как всегда великолепно встречал Apollo — прекрасное общество, включая эрцгерцогов… По обыкновению, я остановилась в Bristol

и каждый день виделась с отцом.

Бесконечный круг продолжал вращаться: Берлин, где публика в Wintergarten, казалось, видела меня каждый раз как в первый, судя по возгласам и рукоплесканиям; Мюнхен, Гамбург, Базель, Женева, наконец, Брюссель. Меня нагнало письмо от преданного Марино: «Я слышал, что вы исполняете новую серию танцев. Надеюсь, что вскоре вы приедете показать их у меня. Сделайте мне такое одолжение! Я был бы очень счастлив!» Он прилагал контракт на… 1909 год, уточнив: «Мадемуазель де Мерод будет встречена как величайшая звезда и также анонсирована на афишах. Ей будет предоставлена отапливаемая гримерная с коврами и хрусталем». Превосходный человек!

Я вернулась домой к Рождеству, и почти сразу же пришло письмо из Арагона, от одного из импресарио: «Мадемуазель, меня спрашивают из Берлина, не согласитесь ли Вы дать эксклюзивное выступление перед императорской семьей и двором. Дата — 4 января 1908 года. Цена — 1000 марок за концерт. Я был бы крайне признателен, если бы Вы ответили мне в ближайшее время».

Совершенно ошарашенная, я показала письмо Луису: «Нужно ли соглашаться?» Не даст ли это пищу каким-нибудь сплетням? Луис считал, что в этом предложении нет ничего необыкновенного. «Ты бесчисленное количество раз выступала с необыкновенным успехом в Wintergarten, Вильгельм тоже желает на тебя посмотреть, это даже лестно, и тебе самой будет любопытно. Я советую поехать». Я только что подписала договор со Стокгольмом, и мне было легко по пути заехать в Берлин. Признаюсь, оказавшись в роскошном зале императорского дворца, на сцене с красным бархатным занавесом, я почувствовала ужасный страх. Передо мною, в первом ряду сидел Вильгельм II с усами под прямым углом, рядом — императрица, красивая женщина с пышными формами, кронпринц и трое остальных детей, а за ними весь двор: многочисленные дамы и офицеры, все в галунах и нашивках. Руки у меня оледенели, мне казалось, что я не смогу пошевелиться. Я начала танцевать, ни о чем больше не думала и ничего не видела. Мне аккомпанировал превосходный пианист, с кем я репетировала накануне. По сигналу кайзера раздались довольно громкие аплодисменты. После последнего танца раззолоченный камергер принес мне множество букетов, к каждому была приложена карточка: от кайзера и императрицы, от кронпринца и принцессы Сесилии. Никто из этих высокопоставленных зрителей не подошел ко мне лично. Возможно, этого не позволяло положение. Датские принцы и шведский король были не столь чопорны, но зато в импровизированную гримерную мне принесли шампанского.

В начале 1908 года я была Стокгольме, выступала в театре Variété

, и снова встретилась с прекрасной Анной Уддгрен и благоволением скандинавской публики. Затем мой друг Ике Роуз устроил мне ангажемент в Кенигсберге, Варшаве и Кракове.

* * *

Уф! Я вернулась в Париж и пыталась уделить немного времени П., который все время жаловался, что я совсем перестала для него позировать. Он обожал проводить время за ваянием моих статуй, но у меня редко находилось столько свободного времени, чтобы я могла неподвижно стоять в мастерской. Луис уже сделал с меня множество бюстов, два в мраморе и один в бронзе, который выставил в Салоне. Теперь он хотел сделать эскизные восковые статуэтки, изображавшие меня в балетах «Танагра» и «Феба». Когда фигурки были готовы, он принялся за статую в полный рост, которую намеревался установить у могилы моей матери. Луис не притворялся художником, совершавшим революцию в искусстве. Он создавал красоту и в этом преуспел. В его произведениях было мечтательное изящество, и первым же взмахом кисти он находил верный внутренний ритм своих бюстов или портретов, легкий и естественный. Но, отдавая себя множеству занятий, он не мог полностью сосредоточиться на скульптуре, этом очень требовательном искусстве. Если бы П. работал больше, то, я уверена, сотворил бы прекрасные произведения.