Балкон на Кутузовском

– Приятно от тебя услышать похвалу, и вынуждена с ней согласиться, – кивнула Поля. – А по поводу твоих друзей ты все прекрасно знаешь, я их люблю и всегда рада видеть, они действительно хорошие люди! Но ходят по острию ножа в наше-то время, у них что ни день, то гибель Помпеи, рискуют сильно. Как их Федор Степаныч-то воспринял, ведь он человек нежный и впечатлительный?

– Ну, он этого не приемлет в принципе, хотя признал, что если абстрагироваться от подробностей, то люди они вполне даже хорошие.

Они и вправду были прекрасными людьми, эти Лидкины друзья! Собственно, у замечательной Лидки могли быть друзья только ей под стать! Это была известная троица – Сева, Камил и Жора – три ее партнера со времен работы в Московском театре оперетты еще в двадцатых годах, когда она с родителями только-только переехала из Саратова в Москву на Поварскую и с ходу, совершенно случайно, устроилась в театр балериной.

Сева был из старинной семьи аристократов, балованный, богатенький, но хорошо образованный паренек, отказавшийся бежать с семьей в Европу после октябрьского переворота и в связи с этим навсегда потерявший родителей. Он влюбился в анархию в лице молодого анархиста в длинной распахнутой шинели и бескозырке набекрень, разглядев в нем помимо медовых глаз и трепещущих ноздрей олицетворение новой свободной жизни, никак не связанной с подробными отчетами дома, где он был и с кем встречался и когда, наконец, перестанет позорить семью. А в тот день, когда его безумно испуганные родители впопыхах стали паковать багаж, гремя серебром и снимая со стен великие картины размером поменьше, чтоб удобнее грузить, Сева объявил им, что он уже взрослый, что имеет на революцию свое мнение, большевиков поддерживает и останется в Москве, бежать не станет. Может, приедет к ним потом, когда все уляжется. Родители ахнули, мать в слезы, отец стал было кричать и приказывать, но понял в конце концов, что бесполезно – сына оставили, он категорически настоял, ему уже 20, не мальчик. Хотя большевики тут были совсем ни при чем – это взыграла сумасшедшая любовь, остро выявившая и впервые захватившая всю его трепетную сущность.

Проводив родителей и помахав им вслед, он поселил у себя в особняке анархиста с удивительными глазами. Прожили вместе они недолго, анархистика вскоре закололи в пьяном угаре у очередного революционного костра, испачкав кровью всю шинель – просто взяли и посадили на нож под оголтелый хохот и сальные шутки. Севы в тот страшный момент рядом не было, не то порешили бы и его. Отгоревав по своей первой нежной любви, Сева стал задумываться о будущем, о том, чем зарабатывать, чтоб не просто, а чтоб еще и нравилось. Тем более что особняк к тому времени отобрали, поселив там очередной райком, не то ЧК, а жить хотелось. И до середины 20-х парня хорошенько помотало, он проскакал с места на место, покочевряжился, пошел по рукам, подсел на модный в то бурное время кокаин, а потом вдруг совершенно случайно, на спор, откликнулся на объявление о наборе в школу революционного танца и прошел по конкурсу.

Это было стопроцентно его, наконец-то он нашел себя! Сложен был как Аполлон, подсушен и поджар, тело показывать любил, гордился им и всеми силами старался поддерживать неземную красоту, поэтому выставить на обозрение божественного себя, поигрывая точеными мускулами перед двадцатью такими же, как и он, аполлончиками, было верхом блаженства. Он надевал тонкое шелковое трико телесного цвета, которое обменял у одного из студентов на редкую фигурку севрского фарфора, оголял торс и парил, выделывая в воздухе невероятные па. Издалека казалось, что он абсолютно нагой, невесомый, как парашютик от одуванчика, и в эти минуты, отражаясь в бездонном классном зеркале под жадные взгляды парней и девушек, он был по-настоящему счастлив. Невероятным усилием воли он довольно долго и мучительно слезал с кокаина, но слез все-таки, иначе совмещать употребление с прекрасной работой становилось все труднее и труднее. А окончив курсы, походил какое-то время по театрам в поисках серьезных предложений, но устроился, в конце концов, только в московской оперетте, хотя рассчитывал, несомненно, на большее. Но в этот раз ему невероятно повезло – единственное вакантное место словно ждало именно его, и, приди он на следующий день, оно было бы уже точно занято. С работой в те времена было туго.