Балкон на Кутузовском

Камилка с Жоркой, старожилы театра, балетные со стажем, сразу разглядели в нем своего и приняли в объятия как в прямом, так и переносном смысле, давно пресытившись друг другом. Троица была будь здоров – все мучительно красивые, статные, разномастные, словно сделанные на спецзаказ для выставки – любуйтесь, выбирайте! Прозвали эту троицу Трени-Брени – кто, когда и почему именно так, никто уже не помнил. Издалека это слышалось как «Три еврея», но к еврейству они не имели никакого отношения – утонченный голубоглазый блондин Сева, похожий скорее на викинга, рыжий высоченный Камил с гривой до плеч и влажными зелеными, чуть раскосыми татарскими глазами и горец Жора, Георгий, самый мелкий и мускулистый, с выдающимся носом, кривоватыми ногами и вечной синевой на плохо выбритых скулах. Оба были сиротами из одного приюта еще с царских времен, с детства держались друг за друга как могли. Бились насмерть, если одного из них хоть пальцем трогали, – понимали, что спуску в крысином месте давать нельзя. Прозвищами в приюте награждали всех, им же досталась кличка Волчата, одна на двоих, настолько неистово и зубасто они бросались с места в карьер, даже если кто-то пока еще только в мыслях замышлял нападение. Так и шли рука об руку – лучшие друзья, почти родня, единомышленники, а позже уже и любовники. Допускать третьих лиц в их такую понятную и автономную жизнь было бы совершенно лишним, да и боязно. Но тут случился невероятный красавец Всеволод, и они вобрали его в себя, растворившись в доселе невиданной жизни втроем. Севку, как дорогую наложницу в гареме, поначалу делили, страстно отбивая друг у друга, делали подарочки, подкидывая нескладные стишки, пытаясь привлечь к себе чем только возможно. Но, почувствовав свою силу, Сева сам вскоре положил конец искусственному отбору, подставившись под обоих сразу.

С Лидкой они работали уже несколько лет, ее красиво, в художественно-замысловатых поддержках уносили на высоко поднятых руках за кулисы во время спектаклей, как, собственно, и всех ее подруг – на пятнадцать балерин кордебалета было всего шестеро балетных. Так и сосуществовали тихо-мирно, работу ценили и берегли, танцевали себе по репертуарному плану, хотя и собирались, бывало, вместе, чтобы отметить праздники, ездили на гастроли, знали все друг про друга в подробностях.

А тут случилось однажды так, что Лидка их спасла. Она в то время как раз вышла из декрета, а было это жарким летом 1934 года, и с основным составом поехала наконец на гастроли. В Краснодар. Впервые за долгое время. Ну и Трени-Брени, конечно, как без них? Прибыли, остановились, как водится, в городском затрапезном отеле подальше от центра – они же были простые опереточные артисты, а не из Большого театра… Поселились на трех этажах – на верхнем, ближе к солнцу – примы и солисты, этажом ниже – хор и оркестр, а совсем близко к земле – кордебалет. Чтоб соблюсти иерархию – этого требовала главная опереточная прима, она же жена директора театра.

В один прекрасный, но очень душный выходной Лидка с подругами после прогулки по вечернему Краснодару, разгоряченные и слегка уставшие, шли, воркуя, по коридору своего плебейского приземленного этажа, как вдруг сзади услышали страшно приближающийся топот сапожищ. Испуганно оглянувшись, увидели, как на них неотвратимо и решительно надвигается табун мужиков в форме и с чубами – казачий патруль. Девчонки прибавили шагу и юркнули к себе в номер – жили по трое-четверо в одном, а Лидка вдруг остановилась, как в землю вросла, и смело встала на пути посреди коридора, чтобы узнать, куда все они так несутся. До комнаты Трени-Брени – а они, как вы понимаете, жили втроем в номере – она не дошла буквально нескольких шагов. Казаки, зыркая орлиным взором и покручивая усы в предвкушении битвы, без стука и предупреждения, поддав богатырским плечом, высадили хлипкую дверь гостиничного номера и ввалились толпой в рассадник разврата, где жили три артиста московского балета. Лидка из коридора не видела, что именно происходит за дверью, но легко могла догадаться – Трени-Брени были молодые, пылкие и никогда не простаивали, они любили любить.

За дверью раздались зычные рыки казаков, глухие удары и звон разбитого стекла. Лидка не стерпела, выжидать не стала и вбежала в номер. Жора с Камилом, совершенно голые, со сморщенными и обиженными херками, валялись на полу, как ненужные вещи, Сева же, величественно и непоколебимо, как только что овдовевшая королева, торжественно сидел на стыке двух сдвинутых коек и смотрел на волнующие события, прикрывшись до ушей хлипкой влажной простыней. Наверное, ему казалось, что уж из-под простыни его точно казакам не достать. На полу лежали осколки какого-то стекла – не то бутылочного, не то стаканного, которые угрожающе скрипели под казацкими сапогами.