Балкон на Кутузовском

В фасоне школьной формы могли с большой натяжкой допускаться кое-какие варианты, не сильно отличающиеся от основной модели и позволяющие легкие фривольности, чтобы хоть как-то выразить индивидуальность, – количество сборок на фартуке, например, или непохожие кружавчики на воротничках. Не более того. Вот и Катя с Лидой, специалисткой по фривольностям, постоянно в форме что-то меняли. То Лида навяжет крючком из хлопчатобумажной пряжи высокохудожественные манжетики, то укоротит рукава, то добавит чуть заметный шелковый бантик на воротничок. В глаза эти изменения не бросались, но образ получался более нежным и женственным.

Самые ожесточенные и кровопролитные бои при входе в школу шли по поводу длины платьев – у одной учительницы в руке была большая деревянная линейка, которой она монотонно постукивала себе по руке, а когда хотела проверить, на сколько сантиметров платье поднимается выше девичьих колен, то взмахом линейки этой, как указкой, показывала, что, мол, сюда, к ноге, быстро, я жду. Происходил унизительный обмер, линейка больно врезалась в коленку, и если комиссия считала, что платьишко поднимается возмутительно высоко (а степень возмущения зависела от настроения), то ученицу отправляли домой отпарывать подол, а в дневнике появлялось замечание про неподобающий внешний вид. И с издевкой произносилось что-то типа «Чем короче юбка у девчонки, тем длиннее руки у мальчишки» или какая-то другая поговорка. Но дело было не только в длинных мальчишечьих руках, хотя возраст юношеского гона начинался уже в средних классах школы, у кого раньше, у кого чуть позже, дело было в том, что девчонки попросту стремительно росли, и форма, купленная в августе, к концу учебного года, то есть к маю, становилась уже неприлично мала, отползая все выше и выше от коленок.

Много чего еще было в опале – воротнички стойкой, например, их надо было заменить на ненавистные отложные. Вот комиссия и делала замечание – если в понедельник придешь в таком же безобразном виде, отправишься домой за родителями! И о прелестных черных лаковых туфельках, которые папа привез Кате из Америки, тоже попросили забыть, чтоб не будоражить, так сказать, школьную общественность. Сапоги-чулки, белые, модные, категорически запретили, из зависти, наверное, у самих учителей таких не было. Волосы распущенные: «Как лахудра! Иди причесывайся и потом покажешься!» Сережки, крохотные серебряные, почти невидимые. «Крещенская, что это в ушах? Драгоценный металл? Ты похожа на торговку с рынка! Позор! Сними немедленно!»

Незамеченным мимо этой троицы церберов проскользнуть в школу не мог никто. Причем волновались все учащиеся, независимо от пола и возраста. Старшеклассники даже больше. Для мальчишек были другие запреты – им категорически не разрешали носить длинные волосы, признак распущенности, хиппи, битломании и всяческих других капиталистических пороков. Разрешали только дебильный бобрик, когда сзади почти под ноль, а спереди чуб, как у донского казака, ну и обычную короткую стрижку советского труженика. Мелкоклассных детей вообще рекомендовали стричь налысо, чтобы негде было укрыться вшам. А вши нет-нет, да и появлялись, особенно в сентябре после каникул. И тогда школа победоносно пропитывалась едким запахом керосина, из которого делали компрессы на волосы, чтобы умертвить все живое. И отмыться от этого запаха было почти невозможно.

Сентябрь славился не только запахом керосина, расползающимся по гардеробу.

В эти же первые дни начала учебы, после долгого и свободного от школы лета, всем ученикам, поголовно, от первоклашек до взрослых юношей и девушек из выпускных классов, было предписано сдавать анализ кала на яйцеглист, чтобы отследить, не развелось ли червей за лето в советских школьниках. Вдруг они, черви, а не школьники, переползут на учителей или, упаси боже, на самого директора с дебелой секретаршей? А как проверить? Только покопавшись в экскрементах. Для приема анализов, опять же у входа, рядом с отборочно-проверочной комиссией ставили большое цинковое ведро, куда надо было кидать анализы, упакованные в подписанные спичечные коробки, чтобы стало ясно, чей яйцеглист там сидит. Вонь в гардеробе в такие дни стояла совсем не гардеробная и даже не керосиновая. Запахи радостно смешивались в экстазе, сшибая с ног каждого входящего в школу, и пропитывали одежду так, что «школой» попахивало потом и дома.

Многие дети просили бабушек кинуть коробочку в ведро, уж очень самим было неловко. Но Катя с удовольствием вбрасывала свое родимое говнишко в сторону строгих тетенек, стараясь не попасть в ведро, а хотя бы по их учительским ногам. И взрослый визг потом так приятно звенел в детских ушах…

А как еще можно было отомстить за поруганное школьное детство?