Балкон на Кутузовском

И тут на него случился клев. Познакомился в трамвае с женщиной в шляпке и с ридикюлем, подав ей руку, чтобы принять со ступенек. Слово за слово, цветы-конфеты-портвейн-все дела-свадьба. Не то чтоб в одночасье, но и пары месяцев с того трамвая не прошло. Потом, очень, кстати, быстро, за ней пришел ее первый муж и увел. Выяснилось, что она срочно вышла за Федора Степыныча замуж назло тому, чтоб вернуть гуляку. В отместку, так сказать. Вернула, разбив страшным цинизмом сердце трепетного Федора Степаныча. И имя у этой кратковременной жены было говорящее – Зоя – змея особо ядовитая… Попала в него, как камнем в окошко. А затем сбежала, теряя пятки.

«Больше никогда», – решил он. Но сходил как-то раз в театр, оказался рядом с милой дамой в горностае и с глубочайшим декольте, из которого выпрыгивало сердце. От нее сильно пахло амброй – теплым, будто живым ароматом, напоминающим о разогретой земле и пряностях, с какими-то неведомыми женско-животными нотками и сильным остаточным тоном, который явственно ее окутывал. Федор Степаныч немного поплыл и стал больше смотреть не на сцену, а на алебастровую шейку и одобрительно – в декольте. Давали как раз балет «Ромео и Джульетта». Дама наводила бинокль на вполне перезревшего и обтянутого лосинами Ромео, вглядывалась в рельефные чресла, прижимала руку к груди и всхлипывала, грустно так, жалобно, по-бабьи. Во время одного из припадков сладострастия бинокль ее вывалился из ослабевших пальцев, звонко шмякнулся об пол, и Федор Степаныч, как истинный джентльмен, полез под кресла его доставать. Там он с ней и встретился. Руки их соприкоснулись, оба они вспыхнули страстью и в перерыве пошли в буфет. В буфете он внимательно ее рассмотрел – женщиной она оказалась манящей и полупородистой, от лодыжек до запястий. Выпив коньяка и наевшись шоколадных конфет, они приняли решение срочно пойти к Федор Степанычу, благо давно знали сюжет талантливой шекспировской постановки, а Изольда Тихоновна – да-да, это была она, – не хотела лишний раз расстраиваться из-за смерти двух молодых влюбленных.

После страстной недели объятий, шептаний и валяний в хронически разобранной постели изможденные и обезвоженные голубки решили пожениться. Они стали жить в скромной двухкомнатной квартирке Федор Степаныча с окнами в палисадник, глядели на высокие мальвы с рыхлыми нежными цветками и активную коммунистическую стройку вокруг. Холостяцкий подоконник Федор Степаныча оброс веселыми и сильно пахнущими геранями, телевизор КВН с выпученной линзой прихорошился кокетливой кружевной салфеточкой, на которую по старшинству встали трубящие слоники – ровно семь штук. На стенку у кровати повесился прехорошенький коврик с гордым и сильно рогатым оленем, который победоносно стоял на залитой оранжевым солнцем синей поляне и выжидательно смотрел вдаль. Еще один ковер – потолще и побогаче – лег под ноги, чтобы Изольда Тихоновна ненароком не простудилась. Федор Степаныч старался вовсю, настоящая семья случилась впервые в его зрелой уже жизни, и он всячески ей отдался. Бегал, покупал красивое, доставал дефицит, как мог радовал жену. «О, как мне слово каждое твое тревожит душу и заботит сердце», – часто говорил он своей Изольде. А она считала, что это, скорее, строчки какого-то стихотворения, а не собственные красивые мысли Федора Степаныча. Со временем поняла, что именно так он и изъяснялся, стараясь облечь простые слова и чувства в причудливо-замысловатую форму.

По утрам Федор Степанович уходил на работу в свой мебельный – на Дорогомиловке был один, куда он давным-давно устроился продавцом и дорос уже до товароведа и замдиректора. Работа нравилась – с людьми пообщаться, какой-нибудь на редкость особенный товар получить, позвонить клиентам, чтоб приехали посмотреть-пощупать модные импортные полированные мебельные поверхности. Престижно, почетно, уважительно, не жизнь – мечта! А в субботу-воскресенье они вдвоем, рука об руку, ехали за город или шли в театр или на концерт. График этот простой редко когда сбивался. Жили на одном дыхании, так сказать, в унисон. Федор Степаныч и не помышлял о таком счастье, глядел на Изольду Тихоновну и только сладко вздыхал. «Целую твои мысли, милая», – говорил он ей…