Балкон на Кутузовском

Над мойкой по вечерам вывешивалась вечная марлечка с творогом, самодельный был самым вкусным и нежным, не чета покупным, а другая, тщательно простиранная и расправленная тряпочка, сохла на веревке рядом. Творог, как Катя выяснила, происходил из кефира и молока или из каждого из них по отдельности. Бабушка осторожненько нагревала кефир с молоком на водяной бане, а потом аккуратненько сливала свернувшиеся комочки новорожденного творога в дуршлаг, закрытый марлечкой, и эти белые сгустки подвешивала над мойкой. Там творог зрел всю ночь, истекая сывороткой и превращаясь в привычную творожную субстанцию. Доживал он, молодой, с кислинкой, только до утра, любили его есть на завтрак все – со сметанкой и вареньем.

На подоконнике в кухне в любое время года стояла еще маленькая майонезная стекляшка с веселым зеленым лучком, имеющим способность моментально пускать корни при виде воды, а вслед за корнями и стрелки. И даже весной или летом, когда стрелочного лука было хоть отбавляй, домашний все равно пользовался исключительным уважением. И у Евки на окне стоял такой же лучок, и у Марты, и целых три даже в школе на подоконнике в классе по биологии. Да у всех! А как без витаминов-то? Все салаты обязательно пахли зеленым луком, любые, с овощами, с мясами, не важно, зеленый лук был обязательной составной частью, дающей тот родной привычный вкус и запах, от которого моментально выступала обильная слюна.

Зато чайный гриб жил не у каждого. Он был скорее домашним питомцем, чем просто продуктом. Как канарейка или черепашка. За ним надо было обязательно присматривать, разговаривать, подливать спитой чай, добавлять сахар и всякое такое. Катя любила гладить его скользкую спинку, смотреть, как он толстеет, ухаживать за ним, промывать раз в неделю кипяченой водой, стирать марлечку, через которую он дышал, а когда просили – делить его вдоль слоев и отдавать отделенного детеныша в хорошие руки. Катя всему живому обязательно давала имена. Чайный гриб назывался Степиком. Без объяснений. Степик, и все.

А еще на кухне жили мышки. Не только на кухне у Крещенских – Киреевских, конечно, они жили во всем доме, кто-то, видимо, завез с вещами или сами с радостью на харчи набежали. Поля часто встречала их на лестничной площадке около мусорки, издавала сдавленный предсмертный крик и, кинув брови на лоб, начинала долго и громко причитать. Когда крики и проклятия заканчивались, она мелкими шагами, пятясь, отшаркивала в квартиру, чтобы принять рюмочку кагора. Для успокоения. Но все равно считала, что мыши появляются только из-за расхлябанности и неопрятности жильцов, а не то что они взяли и сами пришли в дом со двора от нечего делать. Ну вот и устроили с мышами борьбу, а как же. Усердно ставили мышеловки, иногда отлавливали целыми мышиными семьями, но серые все шли и шли. Федор Степаныч принес на постой кота-крысолова, но тот только нассал во все тапки, мерзко проорал два дня подряд и сожрал кучу дефицитной рыбы, совершенно не обращая внимания на шастающих мышей. Может, оказался специалистом именно по крысам, а на мышей решил не размениваться, может, рыбы пережрал. В итоге серые никуда не девались, а казалось, только увеличивались в численности, передавая из поколения в поколение опыт борьбы с этой страшной мышененавистнической семьей. Скреблись, гадили, возились и все надкусывали. Они никак не могли считаться подданными бабьего царства, а слыли его подлыми врагами. Поля, под ночь уходя из кухни, тщательно закрывала дверь, чтобы якобы преградить им путь, а по утрам, прежде чем войти, подобострастно стучалась – к вам можно? вы уже разбежались? – и только потом боязливо открывала дверь, боясь, что мыши еще там.