Оставались ящики на помосте. Домотканов протиснулся сквозь маленькую дверь наружу и двинулся к ящикам. Те же гнилые верёвки и откидные крышки. Те же завернутые в рогожу шестерни. Зачем их столько? – снова сорвался Домотканов и швырнул очередную шестерню на пол. Рыжей крысой она обежала круг и юркнула под помост. Словно в ответ на справедливое возмущение, следующий ящик преподнёс уже не шестерни, а цепи, свёрнутые двумя аккуратными бухтами. Домотканов вытянул цепь из одной на метр – чем она могла помочь против коня? – и бросил назад. В следующем ящике находились чугунные шары. Бесспорно, вещь нужная для часов, но не для Домотканова в его отчаянном положении. Он что, будет бросаться ими в коня, чтобы отогнать того от двери? Внезапно новая мысль перебила все остальные: а зачем ему так наружу, в это совершенно чужое место, над которым даже звёзды чужие? Неужели лишь дело в том, что конь так старательно не выпускал? А раз куда-то не пускают, то только туда и нужно, хоть к чёрту на рога? Рука с силой захлопнула крышку. Домотканов поднял эту руку к виску и потёр его. Нет, нужно ему было
– Что, струсил? – задорно обратился он к коню.
Тот спокойно прервал обед, как бы сделал деловой человек, которого, к примеру, позвали по неотложному вопросу, развернулся и потрусил к Домотканову. Видимо, стрелка не произвела на коня никакого впечатления. Даже скорости не сбавил. Белая туша надвигалась на Домотканова, как снежная лавина, становясь всё больше и больше, застилая окружающее чуть не целиком. Что-то дрогнуло в вышедшем на бой, он невольно попятился, но вместо дверного проёма встретил спиной стенку: видимо, с перепугу ошибся направлением. Ну вот и всё, мелькнуло в голове. Домотканов машинально, как ребёнок, выставил перед собой свою железяку. Тупой конец с силой ударил Домотканову в грудь, притиснув к стене ещё плотней. А на другом был конь, его морда почти уткнулась в лицо Домотканова. Вдруг конь пронзительно заржал и встал на дыбы, вырывая стрелку из рук и унося её куда-то вверх. Если б можно было втиснуться в стенку дальше, Домотканов бы втиснулся, стремясь уйти от этих нависших над глазами копыт, оскаленной пасти и режущего уши, как бритвой, то ли ржанья, то ли воя.