Баталист. Территория команчей

Пако Кустодио тоже посещали похожие мысли, пока он сидел над своим блокнотом при свете карманного фонарика в гостинице «Холидей Инн» незадолго до того, как уехал подобру-поздорову из Сараево. На дворе стояла осень девяносто второго года с продолжительными бомбардировками, убийствами в очередях за хлебом, когда в среднем каждые шесть дней убивали или ранили одного журналиста. Прилетело даже Мартину Беллу с Би-би-си прямо во время прямого эфира[182], и это было как если бы кто-то приехал в Рим и во время папской аудиенции избил верховного понтифика. Барлес вспоминал, как Пако Кустодио, теребя свои британские усики, показывал ему расчеты на бумаге, а свет карманного фонарика отражался в линзах его очков. «А плюс B равняется C. Смотри, в среднем этот роковой срок здесь наступает через столько-то дней; мы здесь уже сорок пять дней и в среднем работаем на улице по двенадцать часов в сутки. В нас столько-то раз стреляли снайперы, рядом упало столько-то снарядов, ты же понимаешь, что скоро наш черед? Поэтому закажи себе еще стаканчик виски и разреши тебя угостить, потому что я уношу отсюда ноги».

Пора уносить ноги. Это решение было продиктовано здравым смыслом, и спустя месяц с лишним после начала военной операции в Сараево Пако уже мог себе позволить никому ничего не доказывать. Другие столько не выдерживали: Мигель по прозвищу Ламанчец[183] в феврале восемьдесят седьмого в ливанском Абуджауде сходил с ума, постоянно думая о своей новорожденной дочери, и, как только раздавался выстрел, у него начинали дрожать руки вместе с камерой. Съемка выходила такой дерганой, что Барлесу однажды даже пришлось воспользоваться кадрами, снятыми ранее, но отбракованными и не вышедшими в эфир, чтобы закончить вовремя репортаж для передачи «На первой полосе». У других медленно ехала крыша, как у звукооператора Начо Айльона, который в марте девяностого года работал с Пако Кустодио и Барлесом в Мозамбике. Однажды ночью его чуть не убили подвыпившие партизаны, которым захотелось прибрать к рукам его часы и ботинки. Он натерпелся страха, но от смерти его спас главарь партизан, который приказал подчиненным «оставить в покое этого голубоглазого паренька». Кто-то и меньшего стресса не выдерживал, как Маноло Овалье в Бейруте[184]

. Он любил рассказать, как в свое время работал с Мигелем де ла Куадрой и был настолько бесстрашен, что мог подпрыгнуть и на лету схватить пулю зубами, но однажды ему попались на глаза кадры с мертвыми шиитами. Снимали по горячим следам, у шиитов было перерезано горло. Ошарашенный увиденным, Маноло вернулся в гостиницу «Александр» и сказал, что не поедет на линию фронта в Бикфайю[185], если ему не предоставят гарантий. «Каких гарантий?!» – насмешливо спросил Энрике дель Висо, когда они пришли к Маноло в номер, и Овалье молча протянул ему фотографию своей жены и детей. Сейчас Овалье, помимо основной работы, продавал ботинки «Панама-Джек» и строил из себя искателя приключений и бывалого глотателя шпаг в одном лице. «Бейрутский тигр» – так его прозвали те, кто был в курсе этой истории.

Барлес посмотрел в сторону реки, где на противоположном берегу по-прежнему полыхали дома в Биело-Поле. Он представил себе все то, что сейчас пожирали языки пламени: книги, мебель, фотографии, человеческие жизни. Однажды он стал свидетелем пожара в сараевской библиотеке и с тех пор не мог смотреть на горящий дом спокойно, не задумываясь о том, что внутри. Городская библиотека горела летом-осенью 1992 года, когда Манучер, Кустодио и многие другие журналисты уехали, а на их место прислали новых. В среднем журналисты в Сараево работали около двух недель, но случалось, что они приезжали – и их сразу же убивали или ранили, и тогда этих вновь прибывших эвакуировали быстрее, чем становились известны их имена. Взять, например, историю с тем продюсером Эй-би-си, который не успел доехать из аэропорта до гостиницы, как снайпер засадил ему разрывную пулю в почки: с ним все было кончено – не прошло и двадцати минут, как он прилетел. Пуля прошла ровно между буквами Т и В, которые красовались на задней дверце микроавтобуса. Или другой пример: двое молодых французских фотографов-фрилансеров. Они прилетели в Сараево на транспортном самолете ООН. Их еще никто не знал, они приехали, чтобы сделать свой первый военный репортаж. В десять часов утра «Геркулес», доставивший их, приземлился, а в одиннадцать часов утра одного из них уже ранило осколками разорвавшегося поблизости снаряда, и его эвакуировали в Загреб на том же самолете. Его коллега, робкий рыжеволосый парень по имени Оливер, два дня бродил туда-сюда по холлу гостиницы «Холидей Инн» в шоковом состоянии и не мог ни работать, ни разговаривать. Наконец над ним сжалился Фернандо Мухика из «Эль Мундо»[186], который напоил его и проговорил с ним всю ночь. Свой акт милосердия он объяснил так:

– Быть неизвестным фотографом, которого ранили сразу же по прилете в Сараево, – это ужасно. Но еще ужаснее быть неизвестным другом этого неизвестного фотографа.