Беглая княжна Мышецкая

В Уреньском городке дымились пять или шесть подожженных изб и часть засечных строений у проезжей башни. По узким улочкам сновали немногие оставшиеся дома жители, что-то растаскивали и переносили с места на место. Михаил присмотрелся внимательнее и догадался – по приказу воеводы Борятинского жители собирали убитых, по домам разбирали своих родных и знакомых для похорон, отдельно у церквушки размещали раненых, а мертвых, особенно много из проезжей башни, выносили за край городка, где десяток мужиков спешно рыли большую могилу. Попутным ветром то и дело доносило тоскливое завывание слободских собак, по-своему оплакивающих погибших в сражении хозяев, а над слободой в великом множестве кружились крикливые вороны, надеясь на кровавое пиршество.

– Боже мой! Сколько казаков вынесли из проезжей башни! Можно подумать, она мертвыми наполнена до самого верха! – ужаснулся Михаил, представив, какая резня шла в той башне при штурме ее московскими стрельцами. – Не думаю, что победа далась воеводе малой солдатской кровью. Видно, казаки дрались до последней возможности.

Внимание Михаила привлекла импровизированная виселица – на срезе крыши ближней к нему угловой башни городка висело босоногое полураздетое тело. Когда из-за тучи выглянуло на минуту солнце, Михаил отчетливо различил в повешенном военного человека – на нем были брюки военного покроя, а не мужицкие просторные штаны.

– Невероятно! – Михаил невольно перекрестился. – Это же капитан Тимофей Бороноволоков! Изловили-таки его воеводские псы! То-то возликовала душа окольничего Юрия Никитича! Поди, за свое давнее злодеяние побаивался скрытной мести со стороны храброго капитана! Сказывал мне Тимофей, что лет с десять тому назад окольничий Борятинский неправедно отнял у родителя Тимофеева изрядную долю сенокосного луга, отчего Бороноволоковы и вовсе не могли в грядущую зиму наготовить сена и прокормить скотину, которой и было-то всего четыре коровы да три лошади. Правда, было и овечье стадо в два десятка голов, да все это в зиму пришлось порезать и продать, отчего хозяйство мелкопоместного дворянина Бороноволокова и вовсе пришло в крайнюю бедность…

Зато теперь, во спасение греховной души своей, воевода в церкви свечку толстую поставит и спать будет спокойно, – продолжил со злостью шептать Михаил, наблюдая за суетой в городке. – Ништо-о, Бог даст, доберется и до тебя батюшка атаман Степан Тимофеевич! Не так ли и ты, воевода, будешь висеть на пеньковой веревке, либо слетишь с высоты раскатной башни, как кувыркнулся астраханский воевода Прозоровский, казнивший посланцев Разина в город с призывом сдать город и не проливать людской крови!

Одну только радость и увидел Михаил, разглядывая полуразрушенный городок: драгун в нем не было, и стрелецкие полки тоже ушли в крымскую сторону.

– Стало быть, воевода поспешил следом за уходящими казаками. Но куда отступил Ромашка? В какую сторону метнулся после отступления от реки Урени? К реке Суре? А может, к реке Барыш? Или по реке Урени вниз спустится, к Усть-Уреньской слободе?

Недолгое раздумье привело Михаила к твердому решению – уходить отсюда надо по северной стороне, потому как воевода Борятинский наверняка погнался за казаками в южном направлении.

– Только бы скорее миновать эти места, где полно драгунских разъездов, а всякого чужого человека встречают если не враждебно, то очень настороженно, опасаясь дать кров и пищу государеву преступнику, за что по доносу соседей можно и на виселицу попасть.

И пожалел, что заранее в казне атамана Ромашки не взял достаточного количества денег на дорогу.

– Делать теперь нечего, в угон за походным атаманом кидаться поздно, да и не с руки, имея при себе женку на сносях… Решено, как только чуть стемнеет, возвратимся на северный тракт вдоль Уреньской засечной черты и поскачем к Москве. – Михаил неторопливо отошел от старой березы, из-за которой рассматривал Уреньский городок, и пошел к дубу, где княжна Лукерья и ее служанка Дуняша подкреплялись домашней колбасой и ржаным хлебом.

3

Ехали бережно, сколь было возможно, и только по ночам, а с рассветом уходили с проезжего тракта, в глухом месте на дне оврага разводили бездымный костер, кипятили воду, скудно завтракали и ложились на подстилки поверх вороха опавших листьев и хвойных веток. Первыми отдыхали княжна Лукерья со служанкой, а затем и Михаил давал себе роздых, при этом женщины стерегли его сон надежнее надзирателей у двери государева ослушника, вздрагивая и хватаясь за пистоли при всяком близком вскрике боязливой сороки в кронах густого леса. Именно в эти часы бдения княжна Луша обучила свою подругу и служанку Дуняшу, как правильно заряжать пистоли, как стрелять, когда находились в особенно отдаленном от тракта месте.

– Путь неблизок у нас, подруженька, – говорила княжна Лукерья девице, приучая ее держать руку с оружием крепко и не закрывать глаза при стрельбе. – Может статься такой момент, когда и на тебя нацелят пистоль. И тут уже не до жмурок будет – кто проворнее окажется, тот и жить дальше будет.