Беглая княжна Мышецкая

– Возвращения в монастырь не будет, тетушка Просковья, в противном случае мне и в самом деле придется бежать из монастыря и податься если не в басурманские, так в католические земли! Хотя бы в ту же Польшу или в Литву, где немало русского люда проживает! Не для того я муки душевные терпела столько годков, чтобы сызнова в темную келью себя по доброй воле заточать! Да и не праздна я, тетушка Просковья, – решила смягчить свои слова важным признанием княжна Лукерья, – ребеночка ношу под сердцем. Что-то я не видела на Москве беременных монахинь! Неужто мне первой на Руси быть? – Княжна Лукерья встала, давая понять, что разговора о возвращении в монастырь вообще не может быть. – Нам думать надо, тетушка Просковья, как получить разрешение от патриарха о моем расстрижении, чтобы род князя Данилы не пресекся, случись с братом Иваном на войне какая непоправимая беда.

– Кто же отец ребеночка? – нашла в себе силы спросить о важном шокированная таким сообщением старая княгиня. – Неужто тот басурманин? Так тому уже срок немалый, пора и родить бы…

– Нет, тетушка Просковья. С басурманином я в постель не ложилась… Отец ребенка – сотник самарских стрельцов Михаил Хомутов, мой супруг, вокруг куста ракитного мы с ним венчались по казацкому обычаю, поскольку иного способа обвенчаться в ту пору не было.

– Стрелец, простолюдин! Господи, спаси нас… – Княгиня Просковья, не рисуясь, схватилась за голову и застонала, заранее предвидя, какой позор ляжет на их семью – княжна повенчана не в церкви, а в каком-то лесу, со стрелецким сотником, у которого не только княжеского, но и дворянского звания не имеется!

Не дожидаясь очередного вопроса, княжна Лукерья снова пошла на спасительный обман:

– У меня иного выбора не было, тетушка. Попав в лагерь атамана Разина, глупо было искать там себе равного. Среди казаков и стрельцов князья не хаживали… разве что только с веревкой на шее перед казнью. Чтобы не пойти по рукам, как гулящей девке и взятой у персов с бою добычей, я выбрала себе в мужья сотника Михаила, мы повенчались по их обычаю и стали мужем и женой если не перед Господом, то перед людьми, чтоб иные доброхоты к моему княжескому телу не мыслили даже липнуть. У Михаила рука крепкая, а сабля тяжелая, он многим дал это понять, и меня оставили в покое.

– Где же он теперь? – спросила княгиня, а в глазах искорка надежды зажглась – может, убит тот стрелец, тогда и венчание под кустом будет не в счет! Можно на Москве достойного мужа для такой красавицы подыскать! А стрелецкого ребеночка и в приют сиротский на хороший уход определить…

На долю секунды княжна Лукерья задержалась с ответом, потом решила, что говорить правду нельзя, чтобы не ускорить и без того объявленного сыска на Михася: «Пусть все идет своим чередом, от Синбирска, а не отсюда, из Москвы», – подумала она и сказала:

– Где же ему быть? Как воротился в Самару из похода в Астрахань против казаков, так и пребывает, должно, со своими стрельцами на государевой службе. Меня спроводил со служанкой в Синбирск, к князю Ивану Богдановичу Милославскому, который там воеводой, а из Синбирска с воинской командой доехала я почти до Рязани… Отдохну у вас, тегушка Просковья, день-два, да и к себе в имение, буду ждать родов… И молить Господа, чтоб супруг мой невенчаный жив остался в этой страшной войне. Договорились мы, что по весне он приедет в нашу усадьбу, а не приедет – значит, нет его, и не ждать более… Устала и я, тетушка Просковья, позволь лечь в постель. Разбередила себе душу воспоминаниями, теперь не скоро усну. Спросить вас хочу, что вам ведомо о брате Иване? В Москве он аль на службе где?

Княгиня Просковья ответила тут же, словно ждала этого вопроса давно, с начала разговора:

– Князь Иван в войске, его стрелецкий полк стоит где-то на Крымском шляхе, как мне сказывали. Опасаются набега татар альбо запорожских разбойников.

– Жалость какая, хотелось с братцем повидаться… Делать нечего, буду ждать его в доме. Ежели объявится на Москве, известите его о моем возвращении. Ох, голова трещит от усталости, пойду я…

– Иди, голубушка, иди… И я не скоро усну… Надо же, как судьба тебя помучила на белом свете, а у меня душа с места сдвинулась, ума не приложу, что с тобой делать далее…

Княжна Лукерья тем временем подошла к окну, из которого была хорошо видна приходская церковь Троицы в Никитниках, построенная ярославским купцом Григорием Никитниковым в недалеком 1634 году. Княжна улыбнулась невольно пришедшей мысли, что церковь эта более напоминает роскошные боярские хоромы, потому как красивые красного кирпича стены делились белыми полуколоннами, окна украшены резными наличниками с высоким очельем, а сверху церковь венчалась пятью главами на тонких «шейках». Карнизы окон, украшенные поясом сверкающих изразцов, так ослепительно отражают, должно быть, солнечные лучи… На последние слова княгини Просковьи княжна через силу улыбнулась.