Беглая княжна Мышецкая

– Не надо со мною ничего делать, милая тетушка Просковья. Я теперь не глупенькая девочка, а взрослая женщина, может быть, и замужняя, да еще и на сносях. Теперь обо мне есть кому думать и заботиться, лишь бы мой супруг жив остался… Вот если бы ему за ратную службу исхлопотать хоть маленькое поместье и дворянское звание, то и вовсе было бы славно. То еще важнее – испросить согласие патриарха на мое расстрижение, без которого и свадьбы не будет, и наследника князя Данилы. – Княжна Лукерья подкинула эту мысль старой княгине, рассчитывая на ее влияние в окружении государя Алексея Михайловича. – А то село наше, которое уже отошло к монастырю, так и быть, пусть ему и останется, назад требовать его я не буду, да и братец Иван – тоже, – как откупное для церкви решила добавить княжна Лукерья, зная, что за монастырское имение спор с патриархом может для нее кончиться неблагоприятно, а так, глядишь, отнесутся куда спокойнее, что одной монашкой в монастыре будет меньше.

– Разумно, Лушенька, разумно рассудила, я поразмыслю над твоими словами на досуге, – пообещала княгиня. – Будем почивать, утро вечера мудренее, так и в сказках сказывается.

Наступило утро, пришел день. Княжна Лукерья с Дуняшей и Антипкой объездили едва ли не всю Москву, долго стояли у ворот Вознесенского монастыря: вот эти дубовые двухстворчатые ворота едва не закрыли от нее прекрасный и трудный мир на всю жизнь. Княжна вздохнула с сожалением, что нет рядом дорогого Михася, чтобы вместе помолиться за упокой души Никитушки Кузнецова и иных побратимов, кто уже свершил свой путь на этом свете, помолиться о даровании здоровья раненому Степану Тимофеевичу, браткам названым Роману да Ибрагиму, и всем их товарищам…

– Ну вот, Дуня, – княжна Лукерья ласково обняла подругу за крепкие плечи, тихо, душевно сказала: – Повидались с матушкой Москвой, поклонились церквям, пора и в свой дом возвращаться. Михась, должно, за нас волнуется, гадает теперь, как окончились мои «посольские переговоры» с тетушкой Просковьей. Поспешим его успокоить и порадовать…

Михаил Хомутов и в самом деле был несказанно рад такому счастливому концу встречи княжны Лукерьи со старой княгиней. То, что княгиня не посмела настаивать на возвращении Лукерьи в монастырь и обещала ходатайствовать по письменному прошению монахини Маланьи на имя великого государя и царя Алексея Михайловича об расстрижении ее из монахинь, приложив подробное описание своих злоключений в персидской неволе и у атамана Разина, снимало многие проблемы в ее дальнейшей жизни и давало возможность спокойно возвращаться в свое родовое поместье…

– Вот и славно, милая Лушенька, – усаживая гостей за стол к обеду, хлопотал около них старый сотник Семен Хомутов, когда наконец-то дождался их возвращения в Коломну. – И я здесь для Миши приготовил великолепный подарок! – И дядя Семен озорно подмигнул удивленному племяннику. – Сей миг мы наполним чарки заморским вином, отметим его новое рождение! – Семен Хомутов откупорил бутылку, перед этим старательно обтерев ее белым холщовым полотенцем, разлил по чашкам, встал с лавки и торжественным тоном, словно коломенский епископ с амвона, произнес заранее приготовленную речь: