Беглая княжна Мышецкая

Приняв баню и сытно отобедав, княжна Лукерья удобно разместилась в углу широкой лавки, подложив под спину мягкую подушку. Княгиня Просковья полулежала на кровати, готовая слушать рассказ племянницы о своих странствиях после того, как сбежала – так она была, по крайней мере, уверена – из Вознесенского монастыря, который, как сказывали знающие люди, был заложен вдовой великого князя московского Дмитрия Донского и стал усыпальницей великих князей, цариц и царевен.

Княжна Лукерья решила говорить о своем побеге из монастыря точно так, как она говорила с князем Иваном Богдановичем Милославским, не признаваясь, что покинула монастырь и ушла с тезиком Али, чтобы не быть более в монашках, да простит ей Господь этот тяжкий грех, но ежели в душе человека нет искреннего желания отдать свою жизнь служению Господу, то и проку от его всечасных молитв будет немного.

– В тот роковой день, помнится, было несносно жарко. Я долго бродила по кремлю, собирала подаяния прихожан на монастырские нужды. Мимо меня несколько раз прошел иноземец, лицом молод, красив, а главное, что я приметила, смугл, стало быть, либо хорезмиец, либо перс, а с ним толмач из Посольского приказа. Остановились неподалеку от меня, о чем-то потолковали, позже толмач подошел ко мне и сказал, что сей персидский тезик стоит обозом в Китай-городе и пожелал сделать нашему монастырю изрядное подношение – кусок материи монашкам на одежду и немалыми деньгами серебром ихним, а посему надобно с ним пройти в Китай-город до новой церкви Ильи Пророка, что на Ильинке. Желая услужить матушке игуменье, я согласилась, тем паче, что толмач, эта морда лживая и продажная, обещал тот изрядный кусок материи самолично донести до ворот Вознесенского монастыря, потому как мне, дескать, это будет довольно тяжко и несподручно.

– Что же в этом худого? – не поняла княгиня Просковья, потянулась к столику у изголовья, где стояла изящная фарфоровая чашка с прохладным свекольным квасом – любила этот квас с ложечкой меда попить после бани!

– Тут худого ничего не было, – улыбнулась княжна Лукерья, удивляясь, как это ловко у нее получается сочинять сказку о самой себе. – Худое было там, у церкви Ильи Пророка, когда по жаре и по пыли добрели до двора, где стоял с обозом тот злоехидный тезик. Приметив по моему вспотевшему лицу, что я хочу пить, он вынес на крыльцо кружку с каким-то питьем…

– Должно, это вино заморское, – подсказала старая княгиня, отхлебнула большой глоток кваса и добавила: – Сама я мало что понимаю в заморском питье, но от знакомых доводилось слышать, что весьма приятно на вкус и голову туманит так, что без причины скакать хочется – бесовское питье, по моему разумению, ежели это и в самом деле так! – высказалась решительно княгиня. – Что далее было, сказывай, Луша.

– Нет, не вино, – возразила княжна Лукерья и рукой отмахнулась даже. – Вкус вина я бы распознала и пить не посмела бы, тем более из чужих рук. Питье было чистое, с легким запахом цветка розы. Выпила я ту кружку и враз сомлела. Тезик и толмач, помню, подхватили меня под руки и внесли в прохладную горницу, а потом я будто в омуте утонула, в голове легкий звон и – все, уснула.

– Ах, изверги некрещеные! – в гневе вскрикнула княгиня Просковья, в ее желтых глазах словно гневные молнии засверкали, и княжна Лукерья еще раз убедилась, что наследственная кровь Малюты Скуратова в тетушке замешана в изрядном количестве, и гневить ее весьма опасно, может пойти на крайние меры и крепко досадить человеку, который вызовет этот приступ ненависти.

– Очнулась от того, что меня сильно качало, да лошади фыркали рядом. Глаза открыла – темно, догадалась, что я в крепком возке и что меня куда-то везут. Хотела закричать, а рот завязан, руки связаны на груди узлом, и обе ноги связаны, не шелохнуться, как тому младенцу в тугих пеленках! Какие-то люди разговаривали, а понять их не могла. Догадалась, что это персы меж собой лопочут. Не ведаю, тетушка Просковья, сколь дней я проспала, только уже затемно обоз остановился в каком-то селении, персы костер разожгли, ужин приготовили. Мой похититель перс Али – так он сам назвался – развязал мне рот, из своих рук накормил жареной бараниной с хлебом, вновь дал проклятое питье, чтоб спала беспробудно и не поднимала крик, когда днями проезжали через селения… Таким образом довезли до Астрахани, а там и вовсе исхитрились, змеи подколодные. Зная, что будет на таможне досмотр, они мне лицо, руки и ноги измазали каким-то черным снадобьем, обратив меня таким образом в настоящую персиянку, а потом еще и на лице что-то натворили. В полусне я различила, что досмотрщик, заглянув в мой возок, со страхом выкрикнул: «Оспа! У персиянки оспа! Живо убирайте ее на свой корабль и вон из города!» – Меня тут же подхватили под руки и ноги и снесли на корабль тезика Али, заперли в темный чулан. Сквозь дверь слышно было, как смеялся тот проклятый перс, похваляясь удачной своей выдумкой!