Беглая княжна Мышецкая

– Господи, слава тебе! Я дома! Я снова дома! – Княжна приметила среди дворовых опрятно одетую пухленькую старушку в белом чепце, в полукафтанчике, в обрезных просторных валенках, в каких обычно ходят старики с отекающими ногами. – Кормилица, Марфушенька, жива-а! Дай я тебя обниму, радость ты моя старенькая! – Княжна Лукерья, улыбаясь сквозь слезы, поспешила к крыльцу, где, заломив руки от удивления, а может быть, и от страха разочароваться в этом видении, стояла словно каменное изваяние кормилица. И чем ближе подходила к ней княжна, тем шире раскрывались светлые, некогда ярко-синие глаза Марфы.

– Лушенька… – забормотала огорошенная негаданным появлением княжны кормилица Марфа, – чадушко ты мое запропавшее, и где же тебя носило столько времени, и не чаяла перед смертью свидеться, – старушка причитала, обнимала княжну, трогала ее дрожащими морщинистыми руками, все еще не веря, что перед ней живая, а не зыбкое видение, княжна Луша, которую она вскормила своей грудью вместе с сыночком Филиппком, которого отобрали у нее и отдали в солдатскую, такую долгую службу, что и свидеться с ним вряд ли даст Бог.

– Я это, кормилица ты моя родненькая, я! Жива-здорова воротилась к дому. И не одна! – княжна Лукерья обернулась. Из возка уже вылезли Михаил и Дуняша, а старый сотник Семен неспешно слез с облучка, прохромал к задку возка, чтобы достать багаж княжны и нести к дому.

Княжна Лукерья повелительным жестом распорядилась, чтобы дворовые забрали у Семена поклажу и внесли в дом.

– Идем, Михась, идемте, дядя Семен, Дуняша, – пригласила молодая хозяйка своих спутников в родительский кров. Тут на крыльце появился знакомый княжне управляющий, отставной майор, мелкопоместный дворянин Агафон Саблин, прозванный так за то, что в минувшую польскую кампанию под Черниговом в стычке с крымскими татарами был посечен саблей, отчего поперек лба над левым глазом остался широкий бугристый костяной нарост, а в карих глазах пожизненно поселилась печаль от такого уродства.

– Княжна Лукерья, вы ли это? – вопрос слетел с губ управляющего непроизвольно. Он, естественно, без труда узнал свою хозяйку, даже в таком полумужском дорожном одеянии, но скрыть удивления не смог: столько лет молодую княжну считали безвозвратно потерянной, и вот, без всякого объявления, она въезжает в поместье…

– Неужто ты еще кого-то ожидал сюда, Агафон Петрович? – шутливо спросила княжна Лукерья у седовласого управляющего, который поясным поклоном приветствовал ее на верхней ступеньке каменного крыльца. – Распорядись, Агафон Петрович, чтобы из возка весьма бережно вывели разбойниками пораненного моего слугу Антипа. За три дня рана подзажила, но беречься ему надо, чтобы не растревожить битое копьем плечо. А этого человека, что пообок от меня, прошу всех людей любить и жаловать и принимать за своего хозяина, ибо он, Михаил Семенович, – мой муж А следом идет его дядя Семен Хомутов. Кабы он не отважился ехать с нами от самой Коломны, то побили бы нас ватажники близ Тихоновой Пустыни. Здесь они, часом, не шалили? Есть ли от них опасность?

– Было дело, княгиня Лукерья, было. – Узнав, что княжна Лукерья приехала в родительский дом с мужем, управляющий тут же стал величать ее не девичьим званием – «княжна», а новым – «княгиня». – С неделю тому отбили у пастухов десяток овец и согнали в лес. Благо, людишки живы остались, в имение прибежали. Бежали так борзо, что шапки на лугу порастеряли!

– А стадо? – тут же поинтересовалась княгиня Лукерья, и Михаил подивился, как легко и быстро его Лушенька входит в дела поместья, будто и не покидала его молоденькой девицей.

– Я с верхоконными стражниками воротил тех пастухов к месту пастьбы, собрали отару овец и коров. Коров не досчитались двух, овец – почти дюжины. Теперь пасут под присмотром стражников, нанятых вашим братом Иваном Даниловичем перед отъездом противу донских казаков.

– А сам князь Иван давно был в поместье? – уточнила княгиня Лукерья, которую несколько удивило обращение к ней управляющего – «княгиня», хотя сознавала, что, коль скоро она объявила всем, что Михаил – ее супруг, а что не венчаны пока, так не всех о том и оповещать надо! – то, стало быть, уже и не княжна, каковой привыкла считать себя.

– Сам не был уже месяца четыре, а днями была от князя Ивана цыдулька[38]

ко мне! Посылал он ее от своего полка курьером, который направлен был в Стрелецкий приказ, а по дороге велено ему было заехать в имение с той цыдулькой.

– Он жив-здоров? – тут же поинтересовалась княгиня Лукерья. – Что пишет?

– Та цыдулька на столе в комнате князя Ивана. Прикажете принести, княгиня?

– Не надо, я сама опосля прочту. Ты, Агафон Петрович, укажи комнаты для проживания дяде Семену, моей горничной Дуняше и кучеру Антипу. Да прикажи баню истопить, с дороги косточки прогреть так хочется. Хоть в возке ехали и одеты тепло, да все же зима на дворе!