Беглая княжна Мышецкая

Они вошли в просторную с четырьмя окнами прихожую, обставленную мебелью еще в бытность здесь князя Данилы Мышецкого. Из мебели особо выделялся круглый и на круглых точеных ножках стол, покрытый бело-розовой шерстяной скатертью, на которой, словно подбоченясь, стояла ваза из белого фарфора с голубыми цветами и двумя изогнутыми ручками – летом в вазе всегда благоухали свежие розы из сада рядом с усадьбой.

Когда управляющий увел их недавних спутников по такому трудному путешествию, княгиня Лукерья широко распахнула руки и счастливо засмеялась.

– Ну, Михась, вот мы и приехали домой! И здесь будем ждать появления на свет нашего первенца, нашего маленького Никитушки. Ну а что было, – с ударением добавила княгиня, – то пусть густым быльем позарастет!

– Ежели не последует еще один донос от князя Милославского в Разбойный приказ, – негромко, со вздохом, добавил Михаил. – Тогда в горячке событий и страхов, можно сказать, послал извет на тебя. Теперь, коль Степан Тимофеевич сошел на Дон и страх перед атаманом поубавился, может, и утихомирится князь Милославский, не станет вновь ворошить твое прошлое, памятуя о службе великому государю князя Данилы.

– Дай-то Бог, Михась, чтобы так и было. И чтобы патриарх снял с меня монашество и мы могли бы спокойно обвенчаться! И все же, всем чертям и врагам назло, мы с тобой дома, слышишь, Михась, до-о-ома! – И княгиня Лукерья, охватив шею Михаила, крепко поцеловала его в губы.

Глава 6. Вести с лобного места

1

Княгиня Лукерья осторожно опустила Никитушку в зыбку, улыбнулась, счастливая, что сынок, насытившись материнского молока, уснул, тихо посапывая крохотным, розовым от прохладного воздуха носиком. Зыбка стояла на открытой веранде, и послеобеденное сентябрьское солнце последними теплыми лучами согревало землю, княжий дом и безмятежно улыбающегося во сне четырехмесячного ребенка. В отдалении, в кронах леса, о чем-то надрывно спорили грачи, словно обсуждая, лететь им этой осенью в теплые края или рискнуть и остаться на берегах тихой Оки…

– Дуняша, голубушка, вынеси мне шаль, что-то спине прохладно становится. Да покличь Антипку, хватит ему лошадям бока начищать, и без того сияют, будто бронзовые зеркала, глядеться в них можно. Да скажи Марфуше, чтоб стол накрывала… А где Филиппок? Что-то его с утра не видно.

Филипп, по случаю увечья в сражении с разинцами, когда сабля Еремея Потапова отсекла напрочь ему кисть правой руки, вернулся к родимой матушке в имение княгини Лукерьи, волей хозяйки поставлен в помощники управляющего Агафона Саблина и нес ответ за то, чтобы крестьяне своевременно готовили для усадьбы в зиму дрова и фураж лошадям и скоту. Он же ведал выделением делянок для порубки леса на нужды крестьян, а также сенокосных угодий, чтобы и крестьянская скотина в зиму не оставалась без корма.

– Он в отъезде с мужиками, готовит посуху дрова из лесу вывезти, – откликнулась из горницы Дуняша. Слышно было, как она переставляла стулья, заканчивая уборку. Все попытки княгини освободить ее от работ по дому не привели ни к чему, со слезами на глазах Дуняша просила дать ей определенную работу, чтобы не чувствовать себя бесполезной нахлебницей, и в конце концов княгиня Лукерья уступила, выделив ей для уборки горницу и спальные комнаты второго этажа, где было гораздо чище, чем на первом этаже.

Из конюшни, без головного убора – шапку он держал в левой руке, а в правой широкую деревянную бадью с железной дужкой – вышел Антипка. Вдруг он бросил бадью на землю, вскинул руку, указывая на восток, где на дороге, саженях в двухстах из-за поворота показались два верхоконных – под всадником в форме драгуна была белая лошадь, под другим, в странном для здешних мест азиатском одеянии – гнедая.

– Княгиня Лукерья, к нам какие-то гости!

Княгиня обернулась в сторону дороги, которая вела на Калугу, екнуло вещее сердце: «Михась! Неужто милый Михась возвращается! Живо-ой! А кто же с ним? Неужто где тезика Али на Волге изловил и в неволю взял? Зачем? За Никиту Кузнецова поквитаться?»

Неожиданно оба всадника припустили коней и, будто на спор, кто быстрее домчит до ворот, поскакали в сторону усадьбы, подзадоривая друг друга криками, но, о чем кричали, за дальностью разобрать было невозможно, «Тако с пленным Михась не стал бы гнать коней наперегонки», – догадалась княгиня Лукерья, приняла от розовощекой Дуняши белую пуховую шаль, накинула на плечи. Через полминуты все же попросила верную подружку – ни разу она даже при слугах не назвала Дуняшу холопкой или дворовой девицей, она для нее после всех горестных испытаний, выпавших на них обоих, так и осталась подружкой, самой доверенной на женской половине усадьбы.

Более того, по ее просьбе управляющий Агафон Петрович побывал в Москве и в доме князя Ивана Богдановича Милославского совершил с его управляющим купчую на Дуняшу, уплатив за нее двадцать рублей, тогда как обычная кабальная сумма была всего три рубля.

– Вглядись, Дуняша, не обманываюсь ли я? Ведь это наш князь Михаил с кем-то к дому торопится?