Беглая княжна Мышецкая

– А с Яика неужто не поспешат к нам походный атаман Григорий Рудаков да с ним отважный Максим Бешеный? Как только прознают они о том, что батьке тяжко, мигом примчат на Волгу!

Едва забурлила в котлах каша, как у струга атамана Разина с отрядом человек в пятьдесят – то были конные стрельцы Ивана Балаки, – прихрамывая, сошел с коня улыбающийся, в своем неизменном синем кафтане Роман Тимофеев. Взойдя на палубу струга, он издали глянул в лицо Степана Тимофеевича, увидел в глазах боль и радость одновременно, вскинул над головой руки и громко, будто дьякон у соборной паперти, грянул:

– Велик Господь! Ты спас нашего батьку!

Атаман Разин рукой подозвал к себе походного атамана, участливо спросил, всматриваясь в глаза Романа:

– Отчего шкандыбаешь, Ромка? Поранен?

– Зазорней того, батько! – Роман оглядел начальных людей, которых атаман собрал к себе на струг, скорчил покаянную мину на лице, хитро подмигнул голубыми глазами, правой рукой пригладил лихие в отлет усы. – Кувыркнулся в овраг! Да впотьмах о камень трахнулся. Должно, и вы со стругов видели, как у меня из глаз искры пучками сыпанули!

– Не до того нам в тот час было, Ромашка! У каждого свои искры сыпались! Поведай, как уцелел? Много ли ушло казаков из-под Синбирска? – с нетерпением спросил атаман Разин. Мысль о том, что полегли если не все, то чрезвычайно многие, гнетуще давила на сердце. От той печали и голова болела, наполняясь тугим звоном, словно превратилась в тяжелый литой язык соборного колокола, и так – бум-м, бум-м! – беспрестанно бьется теперь то об один край колокола, то о другой…

– Когда кинулись московские стрельцы через частокол острога, а конные рейтары отсекли нас от Волги, – неспешно, по знаку Матрены Говорухи утишив голос, начал рассказывать Роман Тимофеев, – нас на насыпном валу и около него стояло тысяч с шесть, наверное. Да многие-то были худо оружные, они метали приметы к городу. Так они с тем дрекольем и кинулись крушить рейтарских коней по головам! А то и самих рейтар били, ежели ослоп до железной шапки доставал. А я уразумел, что осталась хоть малая, да лазея к спасению казаков – по рву между острогом и кремлем на Крымскую сторону, откуда солдаты воеводы Борятинского ушли, ворвавшись в острог. Тут и крикнул я казакам: – Неча-а-ай! – возвысил было голос Роман, да увидел сухонький кулачок Матрены Говорухи, повинился, снова утишил голос. – Вали, кричу, братцы, за мной! Смекнули казаки, что нашла мышь нору, чтобы от когтистой кошки шмыгнуть, и повалили следом! Воротная стража кремля, убоявшись, что мы на них всем скопом падем, проворно захлопнула ворота, со стен да из острога палили из пищалей. Но остановить нас уже ничто не могло. Как вырвались из той лазеи, то и растеклись на две части. Иные на мой крик побежали в южную сторону, а большая часть, которые с засечной черты и ближних уездов, потекли в свои края, на линию крепостей по засеке.

– Много ли ушло? – снова спросил атаман Разин, ибо именно это теперь занимало все его помыслы.

Роман думал недолго, почти тут же уверенно ответил:

– Да, думаю, поболее пяти тысяч ушло на засеку. И около меня утром объявилось сот до семи, да часть отпросилась к своим же, на реку Урень. И я не стал их удерживать, поразмыслил: чем дольше воевода Борятинский будет за ними гоняться – а тамошние казаки в своих краях куда как сноровисто будут драться! – тем больше у нас будет времени собраться с силами. Чуток больше четырех сотен привел я на Усолье, помня, что здесь мы загодя готовили место на случай какой нужды. Вот оно и сгодилось, батько.

– Сгодилось, – негромко проговорил атаман Разин, продолжая думать о том, как вселить в души казаков уверенность в свои силы, чтобы поверили, что пришел трудный, но не крайний час…

Атаман запорожских казаков Боба, широченный в плечах, с длинным чубом и с усищами на толстых щеках, уверенно сказал:

– Як гутарют умные мужики, був бы бык, а мясо будет! Тако же и у нас теперь, хлопцы! Есть около атамана гарное ядро, а стрелецкой да посадской силушкой снова обрастем!

– Молодец, брат Боба! – Атаман Разин потянулся и похлопал верного друга с Запорожья по широкому колену, благо сидел тот на стульчике совсем рядом. – Умно сказал! В поле – две воли: кому Бог поможет! Не так ли, робята? А нам еще в подмогу наша казацкая отвага! Да вера крепкая, что вершим добро бедняцкому люду! Воевода Борятинский не иначе отписал царю, что бежал, дескать, Разин вниз по Волге, себя от страха не помня! Ан мы не так уж сильно испугались, уже и ныне готовы встретить его рейтар и солдат! Давайте, казаки, выпьем поминальную чашу за тех, кто сгиб от боярских собак той клятой ночью, кого нет более с нами. Да будет родная мать-земля им мягкой постелью. Выпьем!

Матрена Говоруха сунулась было с протестом, что атаману пить вино опасно, но Степан Тимофеевич сдвинул брови, строго урезонил свою названую матушку:

– Поминальную чашу да не выпить по погибшим сотоварищам? Да кем же я опосля этого буду? Известно всем, что казачья кровь и без того наполовину из красного вина делается!