Беглая княжна Мышецкая

– Добро, батько! – ответил Лазарка и не без тревоги добавил: – Только бы мне туда поспеть прежде, чем черная весть докатится до вражины Корнея Яковлева! То-то возрадуется вкупе со своей зажравшейся волчьей стаей!

– Думаю, Янка Гаврилов им волчьи клыки-то повышибает, ежели какую измену казакам умыслят! – уверенно сказал атаман Разин, вздохнул устало, легонько махнул рукой. – Ну а теперь ступайте, командиры, к вашим казакам. Да разберитесь в отрядах, на стругах в порядке сядьте, каждый сотник со своими. Ночью-то перемешались, сигали кто куда… И еще, – неожиданно добавил атаман Разин, – снесите на струг царевича Алексея Алексеевича котел с кашей, ему и его страже, чтоб подкормились.

– Что же царевич сам к атаманскому столу не идет? – полюбопытствовал Михаил Хомутов, которому давно хотелось увидеть царевича, о котором столько разговоров в войске.

– Не можно ему людям объявляться ранее прихода на Москву, – ответил уклончиво Степан Тимофеевич. – Мало ли кто может оказаться среди войска, вдруг да злоумышленник какой послан царевича извести? Ну, братки-казаки, ступайте, мне роздых нужен, в голове с натуги сызнова звон начался…

Михаил Хомутов вернулся к своему стругу и нашел самарян в радости – с других стругов пришли еще четверо своих, а среди них Гришка Суханов и второй сын Федора Перемыслова.

– Все меньше слез будет на Самаре, – с явным удовольствием сказал Никита Кузнецов, встретив сотника у трапа струга. И тут же полюбопытствовал, видя сосредоточенный взгляд старшего товарища на восток, в сторону Волги. – Скоро снимаемся?

– Да… Спустимся к Самаре, а потом – как атаман решит, – ответил Михаил, а про себя подумал, чувствуя, как от тяжкой неизбежной доли всем им у него сжимается сердце: «Что ждет нас в Самаре, а потом и там, о чем теперь загадывает главный казацкий предводитель?»

* * *

К Самаре атамановы струги пришли пополудни, их еще издали встретили колокольным звоном, а под Вознесенской слободой на берегу собрались едва ли не все самарские жители. В домах остались сидеть лишь бывшие под присмотром дети боярские да мужи торговые, которым не хотелось лишний раз являться пред очами грозного атамана. Прознали-таки в Самаре ранее прихода стругов о тяжком поражении казацкого войска под Синбирском, потому и стояли самаряне в безмолвии, не зная, плакать ли от той неудачи, или приветствовать войско радостными криками…

«Какая тут радость?» – думал каждый про себя, поглядывая на струги, которые тыкались носами в берег, а с кормы кидали якоря. Вот с головного струга спустили на песок сходни, и на берег сошел походный атаман Лазарка Тимофеев, поклонился самарянам и громко объявил, видя нерадостные лица встречающих:

– Поклон вам, самаряне, от атамана Войска Донского и Яицкого Степана Тимофеевича! А сам он не может сойти покудова – поранен в ногу и в голову. Но кто пожелает видеть атамана с поклоном, того батько наш примет на струге с великой радостью!

От самарских посадских и городовых жителей выступил городничий Федор Пастухов, родной брат погибшего стрелецкого сотника Михаила Пастухова и тесть нового сотника Ивана Валахи. Щекастый и с черными пристальными во взгляде глазами он степенно поклонился в сторону атаманова струга рукой до песка, ответил походному атаману:

– Скорбим премного ранам славного атамана Степана Тимофеевича, молить Господа будем, чтоб раны те зажили сколь возможно быстрее. Готовы принять на постой казаков и самого атамана и лучших лекарей со снадобьями пришлем.

– О том сам Степан Тимофеевич решит, городничий, он и скажет о нуждах войска, – пояснил Лазарка. – А теперь, самаряне, встречайте своих сродственников. – Повернулся к стругам и дал знак Михаилу Хомутову первым сойти на берег.

Самарские стрельцы вслед за своим сотником поодиночке спускались на песок и тут же попадали в руки родственников. Сам Михаил, отступив на несколько шагов от Никиты Кузнецова, которого вмиг облепили орущие от радости детишки, хотел идти к дому в одиночестве, как вдруг сбоку чьи-то горячие руки обвили его шею, потянули вниз.

– Миха-ась, родненький мой, воротился… – простонала с придыхом княжна Лукерья, а сама горько плачет, то ли с какого горя, то ли от большой радости. – Вернулся, цел, соколик мой, вернулся…

Смутившись, Михаил невольно обнял тонкий стан княжны Лукерьи, неумело привлек к себе и робко, будто первый раз в жизни, поцеловал мокрую соленую щеку.

– Что ты, Луша? Что ты? Живой я, даже не ранен сильно. Господу слава. Ты-то как здесь, а? Не обижали тебя здешние жители, чужую?

– Я-то что? В меня пулями не палили, на меня саблей не замахивались… А вы там с Никитушкой… Вы-то со стрельцами под смертью ходили… Крепко бились, вижу. У Никиты старые синяки на лице, словно после кулачных боев на Масленицу! Ну, идем, Михась, идем к дому… Мы еще в утро прознали от сторонних людей, в Саратов сплывших со всякой поспешностью, что приключилось под Синбирском. Готовились… А к чему готовиться, коль не знали, живы все аль кто головушку положил… Что ни делаешь, все из рук валится. А Никита, вижу, побит, но тоже цел, то нам всем в радость…