Беглая княжна Мышецкая

Кого спасти? Княжна Лукерья силится вспомнить – за кого, за чью жизнь пришла хлопотать – и не может! Знает – дорогому человеку грозит лютая беда, но кому именно? В надежде вспомнить, она осматривается вокруг и среди бояр в злаченых одеждах вдруг видит Афоньку. Лукерья с тем Афонькой ни разу не виделась, но по рассказам самарян хорошо представляла себе бывшего воеводы Алфимова холопа – высокий детина, с бычьей шеей, с усами, но без бороды, со злыми желто-зелеными глазами. И злорадный, как у вурдалака, оскал крупных редких зубов. Холоп стоит, левой рукой подбоченясь, стоит с недоброй ухмылкой, правую руку на рукоять большого топора оперши. И вдруг воеводский холоп, невесть как попавший в царские хоромы, выступает из боярского ряда на два шага и кричит громовым голосом, оглушая княжну и самого государя, который даже уши прикрыл ладонями:

– Хватайте беглую монашку! Она в воровской шайке Стеньки Разина на видном месте сидела!

Княжна Лукерья вскрикивает, с неимоверным усилием бежит к распахнутому окну. За спиной тяжелый топот грубых сапог холопа и его радостный крик:

– Не уйде-ешь! Попалась, воровская пташка! Отольются вам горькие слезы моего батюшки – воеводы Ивана Назаровича!

И вдруг из-за колонны навстречу Афоньке метнулся кто-то в стрелецком кафтане, за своей спиной княжна Лукерья слышит звон стальных клинков, она вскакивает на мраморный подоконник и кидается вниз, издав вопль отчаяния… Упасть не успела – проснулась с трясущимися руками, с мокрым от пота лбом.

– Ох, Господи! Привиделось такое… – Княжна Лукерья поднялась с горячей постели, краем одеяла вытерла лицо, шею. – К чему такой вещий сон? И кого я просила у царя помиловать? Ведь никто из моих друзей не попал в руки палачей? Надо же, приснился холоп Афонька, которого я и в глаза не видела. – Силилась вспомнить, кто, спасая ее, набросился с саблей на воеводского доглядчика, как будто это имело для нее теперь какое-то значение. Но лица своего защитника она и во сне не видела. Посидев на постели с минуту, княжна Лукерья снова откинулась на подушку, сон быстро смежил ее уставшие заплаканные глаза.

* * *

Михаил Хомутов натянул повод, попридержал коня, рядом с ним остановился и Никита Кузнецов, а позади десяток их давних друзей – самарских стрельцов.

– Почудилось, аль вправду кто-то лесом шел, от Надеина Усолья? Послушаем, может, воеводский дозор где-то притаился, – и сотник спешно снял со спины пищаль, изготовился к стрельбе. Осенний лес, оставленный перелетными птицами, безмолвный и осиротевший, с полуголыми от листопада деревьями, похоже, как и люди, весь насторожился, а потому так чутко реагировал и на одинокое в отдалении воронье карканье, и на звонкий треск сухостоя под ногами крадущегося в кустах человека.

Молчаливый, острый на слух Гришка Суханов вытянул правую руку чуть вперед и в сторону от тропы, негромко обронил:

– Там, неподалеку, слышали, опять хрустнуло.

– Я сейчас погляжу, а вы ждите тут настороже, – дюжий Еремей Потапов слез с коня, взял пищаль в руки и пошел в кусты, обходя встречные толстые деревья и поваленный валежник. Через минуту, не более, послышался его густой бас:

– Стой! Куда метнулся? От пули не убежишь!

В ответ чей-то надтреснутый от испуга хриплый голос:

– Побойся Бога, служивый! Нешто я злодей, чтоб от стрельца бежать! По нужде с тропы сошел…

– А нужда приспичила, как только топот наших коней услышал, верно говорю? Подвяжи портки и идем. Врать учнешь, казацкой плетки отведаешь, сам спознаешь, что кнут не мука, а наперед наука! Живее ногами переступай, не к могилке своей покудова ведет эта тропинка тебя, мужичок! Ежели не воеводский доглядчик, то вешать на кривом вязе не станем!

Вновь послышался треск сухого валежника, и впереди Еремея показался небольшого росточка мужик с нечесаной рыжей бороденкой, в сером потертом кафтане, опоясанном новой бечевкой. Завидев Михаила Хомутова, мужик проворно сдернул с облысевшей и взмокшей от ходьбы головы суконную мурмолку, поклонился, не дожидаясь спроса, заговорил первым, то и дело покашливая в черный от работы на земле кулак:

– Признал я тебя, сотник, признал… К тебе и спешил в Теплый Стан из Усолья с горькими вестями.

– Говори, – приказал Михаил Хомутов, невольно сжимаясь в комок – наверняка о Луше что-то знает! И он признал Фадея – тот жил почти в соседях, через два двора от домика, где размещался в Усолье он с Лушей.