Беглая княжна Мышецкая

– Луше покудова смерть не грозит, мне думается. Она и мне как-то говорила, что доводилось ей видеть князя Милославского в доме родителя своего Данилы Мышецкого… А как оправдаться, что была в нашем стане, сумеет. Одного боюсь, узнают, что она – беглая монашка, так сызнова заточат в монастырь. Ты же знаешь, чтобы свершить расстриг, надобно, чтобы патриарх послал прошение великому государю! А захочет ли патриарх этого расстрига? Да как на это посмотрит родная тетушка княжны Лукерьи, которая сама же и отдала племянницу в монастырь и добилась насильственного пострига? Трудно будет нашей Лушеньке, ох как трудно будет возвратиться к мирской жизни! Но и в беглых княгинях весь век быть – невелика радость, не стрелецкая она дочь – княжеская! – Михаил Хомутов помолчал, заглушая томную боль в груди, о другом заговорил. – Жалко казаков с Ивашкой Балакой! Вызверится на них царев родственник, показнит люто. Но сил у нас мало, чтобы отбить друзей из-под стражи московских стрельцов.

– И все же рискну я пробраться в Синбирск, хотя бы в острог, в кремль к князю не полезу, ну его к лешему, – усмехнулся Никита, чтобы сгладить тягость этого разговора. – Теперь вокруг тьма людишек разных бродит, войной со своего места спугнутых. Переоденусь нищим, авось, Бог поможет… Тебе, Миша, повторяю, от войска и походного атамана отбиваться нельзя, а мне – можно.

Видя упорство Никиты, да и сам в душе одобряя его решение помочь Лукерье ускользнуть от страшного спроса в застенках Разбойного приказа, Михаил вдруг вспомнил:

– Сказывал мне наш синбирский друг Тимошка Лосев, что в Лаишеевской слободе, которая от города верстах в семи стоит, оставлена Василиса, младшая сестрица синбирского стрельца Федьки Тюменева, а тому Тимошке невеста или женушка, уже не помню точно. Попробуй по темному времени сыскать двор родителей Тимошки, передай им добрую весть, что их сын жив и сошел на Дон вместе с атаманом Степаном Тимофеевичем. У них и обрядишься в нищеброда. К Федьке Тюменеву на двор не лезь с известием, что Тимошка жив, наверняка дом его под присмотром воеводских ярыжек глазастых. Послать с тобой кого-нибудь в подмогу?

– Ежели Еремка согласится, взял бы его, – малость поразмыслив, высказал свое пожелание Никита. – Хотя и у него трое детишек…

– У кого их нет, детишек, – выговорил Михаил и тут же с горечью добавил: – Разве что у меня одного, да еще у безусых Васьки и Ивашки Перемысловых. – Михаил повернулся в седле, подозвал Еремея Потапова. Тот молча подъехал, внимательно выслушал сотника, который негромко сказал: – Надо ехать в Синбирск, Ерема. Вдруг какой способ сыщется выручить Ивашку Балаку да иных казаков. Согласен ли?

– Чего же не съездить, Миша? – простовато ответил Еремей, словно отправлял его командир не к воеводе в пасть, а на Усу порыбачить ради вечерней свежей ушицы. – Когда собираться?

– Да прямо сей же час. Вот, с Никитой вместе, – пояснил Михаил, кивком головы показывая на друга.

– A-а, с Никитой! – обрадовался Еремей и тут же добавил, хитро прищурив чуть выпуклые серые глаза, а по оспой съеденному лицу расплылась добродушная улыбка: – С Никитой я и на Москву к тамошним боярам охотно поеду, по три ежа им всем под зад! Готов!

Михаил Хомутов снабдил друзей в путь продуктами, щедро заплатив за них Фадею, и попросил его молчать об этом, затем выехал со своими стрельцами из Надеина Усолья и только потом, когда село скрылось за лесом, остановил свой маленький отряд.

– Ну, братцы, храни вас Господь. О чем проведаете в Синбирске, сообщите нарочным в Теплый Стан походному атаману. Да берегите себя, без причины головой в петлю не лезьте! – О Луше Михаил даже Еремею не сказал ни слова – пусть не думает стрелец, что сотник посылает его на столь опасное дело ради известий о своей жене. – Дольше двух недель не оставайтесь в Синбирске. К тому времени, глядишь, и от атамана Разина будет какая ни то весточка с Дона. С Богом, да возвращайтесь оба во здравии!

Друзья обнялись, и Никита с Еремеем повернули коней вправо, через лес, чтобы стороной объехать Надеино Усолье и попасть на глухую, малоезжую лесную дорогу до Синбирска. И в ту минуту, когда спины друзей пропали за частоколом стволов осеннего леса, необъяснимая тревога вдруг подкатила к сердцу Михаила, словно видел он побратимов в последний раз.

«Может, зря уступил настоянию Никиты, да и Еремея с ним отправил, – запоздалое раскаяние не покидало сотника всю обратную дорогу до Теплого Стана. – Полезли в Синбирск, словно к проснувшемуся после спячки голодному медведю в берлогу…»

* * *

По рассказам Тимошки Лосева подворье его родителя Максима стояло чуть на отшибе от слободы, дальней оградой прямо у леса, с двумя приметными березами, высоченными и в обхват толстыми, росшими по обе стороны от ворот. Об этом Никита вспомнил, когда в густых вечерних сумерках подъехали к слободе и с небольшого пригорка осмотрелись – тихо, даже собаки не брешут, умаялись за день.