Беглая княжна Мышецкая

– Но как ехать в этакую даль, да еще и по местам, где воровских шаек поболе, чем блох на дворовой собаке! – упрямился Иван Богданович, не решаясь отпустить княжну, чтобы потом не казнить себя укорами совести, если, не приведи Господь, с нею что случится по неспокойной дороге в тысячу верст длиной.

– Так я же не одна поеду, князь Иван Богданович, – с хитринкой улыбалась княжна Лукерья, заранее прознав от болтливой дворни и от адъютанта Трофимки, что днями в сторону Корсуня отправляется московский стрелецкий полк Бухвостова в помощь князю Юрию Борятинскому. – Надеюсь, на стрельцов разбойники не посмеют сделать нападение. А по миновании мятежных городов до Москвы доеду беспомешно. Надеюсь, князь Юрий Никитич даст мне в охранение двух-трех конных драгун, чтоб воришки на постоялых дворах мой скудный скарб не отняли.

– Все-то она порешила уже сама, – усмехнулся в усы Иван Богданович, а сам почему-то в глаза не смотрит, крутит пальцы в раздумье, как ему теперь поступить. – Вижу, делать нечего, в темницу тебя не закроешь, непокорную, ты и оттуда ускользнешь, очаровав караульных стрельцов. Велю дать тебе свой возок и девку дворовую в услужение. Есть у меня одна разбитная Дуняшка на примете, норовом тебе под стать. Пусть при тебе будет покудова, а как дома обживешься, тогда и порешим, как с той Дуняшкой быть: у себя ли оставишь, альбо ко мне на Москву отошлешь.

Княжна Лукерья, стараясь ублажить старого князя, ласково поцеловала его в заросшую бородой щеку, негромко, с поклоном поблагодарила, стараясь скрыть великую радость в глазах, что так скоро она вырвется из-под присмотра подозрительного князя Милославского и предпримет что-нибудь, чтобы вновь отыскать милого Михася и его товарищей. Сложив молитвенно руки на груди, сказала:

– То великое счастье для меня, князь Иван Богданович, что Господь привел меня именно к тебе. Доведись попасть к чужому – могло бы и лихо выйти… Сраму и поругания над собой я бы не стерпела, засапожный нож всегда был при мне…

На робкий стук в дверь княжна Лукерья отозвалась приветливо:

– Входи, кто там? – а сама уже догадалась, что это пришла дворовая девка князя Милославского. В горницу вошла рослая в простеньком чистом сарафане до пят русоволосая девица, годами, как и княжна Лукерья, едва за двадцать. Большие карие глаза смотрели на княжну ласково и с восхищением. Дуняша сделала почтительный поклон рукой до пола, уронив тяжелую русую косу с левого плеча, назвалась и добавила:

– Повелел князь Иван Богданович быть при вашей светлости, княжна Лукерья. Приказывайте, что надо делать теперь?

Княжна подошла к девице – та на полголовы выше нее ростом, – тронула за рукав, с улыбкой ответила:

– В годы своих скитаний, Дуняша, разучилась я приказывать, все делала сама – и стирала, и готовила, и лечила… Потому будь мне подружкой, а не прислугой.

Дуняша смутилась до легкого румянца на полных щеках, снова поклонилась со словами:

– Как будет угодно, княжна… как вы прикажете… – а в глазах лукавые бесенята запрыгали.

Княжна Лукерья искренне рассмеялась, махнула рукой.

– Коль так, то приказываю тебе, когда мы вдвоем, называй меня просто Луша, без княжеского титула – отвыкла я от него, видит Бог. И мне проще будет. Ну а на людях, чтоб не было кривотолков и досужих домыслов, зови просто – княжна.

– Как прикажете, княжна… Луша, – Дуняша вновь рассмеялась, с покаянием вознесла руки над головой. – Ох, прознает суровый князь Иван Богданович, велит плетью попотчевать… Он уже столько раз грозил отправить меня на конюшню и батогами посечь… – и умолкла, улыбчивый рот прикрыла широкой, почти мужской ладонью, словно боялась, что следующие слова могут вызвать у княжны неприятные мысли по отношению к ней.

– За что же? – удивилась искренне княжна Лукерья, не понимая, как это можно такую ласковую девицу сечь на конюшне батогами, словно разбойника, пойманного с топором в чужом доме! Поманила Дуняшу к лавке у окна, по-матерински душевно попросила: – Сказывай, чем ты могла прогневить князя?

Дуняша скромно опустилась на край лавки, сложила руки на коленях, опустила погрустневшие глаза, как будто ей было стыдно говорить княжне то, о чем так страстно кричало девичье сердце:

– Был у меня на посаде жених из стрельцов, князь Иван Богданович все никак не решался дать мне вольную, чтоб с Данилушкой обвенчаться… А тут смута случилась на Волге, мой Данилушка пристал к атаманову войску, решив, что так быстрее избавимся от княжеской неволи и сможем жить по своему разумению… Побили атамана, и теперь неведомо где бегает мой Данилушка горемычный… И мне не видать счастья с милым.

– Жив, выходит, твой стрелец, коль говоришь, что бегает невесть где? – уточнила княжна Лукерья и ласково погладила плечо новой подруги, проникаясь к ней сердечной доверчивостью – коль такое не утаила, знать, чиста сердцем и без хитрости в помыслах.

– Жив Данилушка… ежели не утонул в Волге, – вздохнула протяжно Дуняша. – Я весь день после сражения побитых осматривала, синбирян спрашивала – никто не видел его мертвым.