Беглая княжна Мышецкая

– Ну, знать, отыщется твой жених, поверь моему слову… Что-то подсказывает мне сердце, что рано или поздно мы с ним непременно встретимся. Мое предчувствие редко не сбывалось, – княжна Лукерья пыталась утешить Дуняшу, хотя отлично понимала, что семейного счастья этой молодой паре добиться будет ох как трудно по теперешнему смутному времени, да еще стрельцу, который примкнул к восставшим казакам и посадскому люду. Ежели изловят и не казнят, то сошлют в суровую северную ссылку, откуда вряд ли кто воротится на родное подворье… Такое уже было с теми, кто бунтовал на Москве или во Пскове…

И Дуняша словно прочитала ее невеселые мысли, взглядом через окно указала на страшные виселицы.

– Для Данилушки одна петля колышется… Так князь Иван Богданович и сказал мне: «Коль попадется твой Данилка-вор, будет перед собственным домом на веревке висеть!» – Дуняша умолкла, пальцем смахнула набежавшую на ресницы слезу.

Княжна Лукерья ласково погладила ее по голове, вздохнула, вспомнив о своих бедах и бедах близких ей людей: «Каково будет Паране узнать про Никитушку… Так нелепо погиб! Не смог сдержать руку, чтобы не покарать подлого Афоньку!» – хотя отлично понимала – не убей он воеводского слугу, тот огласил бы его всенепременно. Тогда и товарищам Никиты не дали бы уйти. Что Никита был в Синбирске не один, в том она не сомневалась – друзья шли на риск, задумав спасти от гибели Ивана Балаку с товарищами…

– Не успели… – вслух прошептала княжна Лукерья и добавила, увидев удивленный взгляд Дуняши: – Не успели мы с тобой к отъезду собраться, уже темнеет. Приходи поутру, Дуняша. Стрелецкий командир Бухвостов выступает в полдень, как уточнил князь Иван Богданович. Он нам свой крытый возок отдает, чтоб в солдатской телеге не трястись, да и от дождя будет укрытие доброе, осень на улице.

Утром сборы были недолгими – все богатство княжны Лукерьи уложили в небольшой сундучок – подарок князя, на дно которого она упрятала свой недавний казацкий наряд, пару пистолетов и кинжал, которые у нее отобрали в Надеином Усолье, а теперь возвратили по ее просьбе – путь неблизкий и небезопасный. Сверху уложили несколько платьев, выбрать которые ей любезно разрешил князь Иван Богданович в нарядах своей супруги. Дуняша свои вещи сложила в круглую плетеную корзинку с крышей на ременных петлях, да еще корзину с едой на дорогу, чтобы не заглядывать голодными глазами в солдатский походный котел.

Князь Милославский, кутаясь в просторную соболью шубу – с утра куда как свежо дуло с полуночной стороны, – сам вышел на крыльцо двухэтажного рубленого дома проводить княжну Мышецкую в дальнюю дорогу. Напоследок еще раз постращал Дуняшу:

– Помните – гнилого болота и черти боятся! Бойтесь и вы попасть в руки мятежных мужиков – живу не выдеретесь! Дуняшка, косу выдеру, ежели что с княжной Лукерьей по твоей порухе случится! Береги ее и обихаживай. Поняла, девка?

– Поняла, князь-батюшка, поняла, – ответила с поклоном перепуганная девица и даже в лице сменилась – вдруг суровый князь возьмет да и передумает отпускать ее с княжной Лукерьей, сошлет в глухую деревеньку да и выдаст замуж за какого-нибудь мужика запропащего. Тогда с горя одна дороженька, многими уже протоптанная: в темный омут горемычной головушкой!

– Смотри, девка! Знаю я твой бесовский норов! – еще раз пригрозил князь, потом ласково поцеловал княжну Лукерью в гладкий смуглый лоб, перекрестил. – С Богом! Надеюсь, княжна, скоро свидимся! Поше-ел! Гони, Алешка, коня, да не опрокинь возок, шкуру сниму не только на заднице!

Повинуясь княжескому покрику, молодой рыжекудрый возница Алешка присвистнул негромко, чтобы не осерчал воевода, для острастки махнул плетью, гнедой конь тронул легкий возок, и княжна Лукерья лишь взглядом успела проститься с синбирским воеводой, потом, когда выехали из высоченного кремля, глянула в последний раз на дальние у волжского берега виселицы. Ее взгляд задержался на холме у монастыря, где на краю леса, по словам Дуняши, в редколесье похоронили без отпевания показненных разинских казаков с Иваном Балакой. Туда же отвезли и Никиту Кузнецова.

«Прощай, Никитушка, соколик ты мой необласканный! Спи рядышком с верными товарищами, а час придет – свидимся у Господа, тогда и поговорим… Бедная Параня, – снова вспомнила княжна Лукерья жену Никиты, – каково и тебе будет узнать о смерти верного Никитушки…»

Впереди, длинной вереницей втягиваясь в лес за Свиягой, шел стрелецкий полк Бухвостова, а позади обоза, где было отведено место и коляске княжны Мышецкой, шел отряд конных драгун с копьями, которые вразнобой колыхались наконечниками над киверами своих владельцев, хмурых и недовольных тем, что их отправляют из крепкого города в дремучие леса, полные мятежных казаков и посадских, многие из которых прежде служили стрельцами в понизовых волжских городах.

– Каков видный кавалер! – негромко проговорила Дуняша, склонившись почти к уху княжны Лукерьи, и эти слова вывели ее из печальной задумчивости. – Ишь, усищи подкручивает да бородку оглаживает, будто кот-лакомка, сметаны из кувшина отведав!