Белые пешки

Он хотел написать Леве – а может, даже заехать к нему. Не написал, не заехал: в последнее время Лева был в своих делах, и задумчивый, и задавал много странных вопросов. Про Марти. Как они познакомились. Что ей нравится. Как у нее с семьей. Дэн терялся: он ведь появился в компании не так чтобы сильно раньше. В основном ему нечего было ответить, а когда он уточнял «Тебе зачем?», Лева отводил глаза. Потом запись Крыса многое объяснила. В запись самого Левы Дэн заглянуть почему-то не решился, сам не знал, чего боится. И скорее умер бы, чем сказал бы: «Лёв, она тебе не очень подходит». А когда вспоминал «евротур», вообще хотел провалиться сквозь землю.

Так или иначе, он не хотел вываливать на кого-то, а особенно на Леву, горе. И все не мог, как ни пытался, вынуть странную занозу из мозгов. Занозу вины. Не за то, что бросил уроки, не за то, что не навещал и даже на выставках старался подгадывать часы, когда учителя там нет. За другое. За… что?

– Кар-р-р, – опять зашлась птица на ветке.

«Дань, а ты картины никому в последнее время не продавал особенному?» – несколько дней назад написала Марти. Почему вдруг вспомнилось? Дэн встряхнул головой. Марти… она вроде тоже в теме мутных убийств, может, поговорить с ней? Нет, не сейчас, сейчас нет сил ни у него, выпотрошенного морально, ни у нее, недавно немыслимым образом задержавшей грабителя в банке и еле-еле вместе с Крысом отцепившейся наконец от дачи показаний и прочего.

Дэн вынул из кармана телефон, открыл контакты, и рука сама пролистала до номера Левы. Мир расплылся, губу пронзила боль: Дэн ее прокусил. Нет, он не будет звонить, он сейчас просто встанет, поедет домой и ляжет спать. Утром будет легче. И…

– Дэн?

Вот черт. Это как называется, «вспомнишь солнце»? Он торопливо выпрямился, обернулся, часто моргая. Лева в простом черном пальто, похожем на наряд бродяги и стоившем дороже всех вещей Дэна, стоял у Синего Дуба, тяжело опираясь на него рукой. Бросил машину? Пришел пешком? Или Дэн просто не заметил мощного рева знакомого «хаммера»? Все ведь как в тумане.

– Привет. – Дэн прокашлялся и повторил это громче.

Лева все так же молча, внимательно смотрел на него, явно не обманутый, а потом просительно пробормотал:

– May I?..

Дэн, как всегда, понял по интонации и после промедления кивнул. Пусть.

Лева вытащил тетрадь из дупла, пересек площадку и опустился на соседние качели. Перелистнул страницы, стал читать. Дэн снова опустил голову, глядя под ноги. Он пытался собраться, ведь вскоре Лева что-нибудь спросит. Например…

– Как его звали?

– Что?.. – Дэн вздрогнул.

Снова зашелестели листы. Лева закрыл тетрадь.

– Ты не упоминаешь его имя. Только «Учитель», всегда «Учитель».

– Да?

Сдавило в груди, начало щипать в глазах. Дэн крепче сжал цепи. Боль не отрезвила, как не отрезвило воспоминание: летом возле этих качелей они все бросили Асю, тоже оставили с горем. Мрази. И он был мразью, когда правда перестал приходить не то что в художественный класс, а вообще к центру. Когда начал обходить его по другим улицам. Когда заворачивал за угол, видя учителя и почему-то боясь любого разговора с ним.

– Эй. – Лева подался ближе. Теплая рука легла поверх его заледеневшей ладони. – Ну что ты? Не хочешь говорить? Мне уйти?

А теперь учителя больше не было. И оттого, что Дэн произнесет имя, он не станет ни живее, ни мертвее.

– Я… – Горло перехватило.

– Знаешь, я наконец лучше понял, почему ты такой необычный. – Лева убрал руку, встал, слабо улыбнулся. – Тебя учил правильный человек. Правильным вещам. А меня вот всю жизнь кормили только правилами Золотого Тельца.

Лева дошел до Синего Дуба, убрал тетрадь и вернулся, остановился напротив Дэна.

– Сергей Викторович, – выдавил тот. – Флорентийский. Странная фамилия, да?

Лева кивнул. Он молчал, задумавшись. Дэн уставился вниз. Носы его драных белых кроссовок почти упирались в носы Левиных начищенных черных ботинок. Нелепое, абсурдное зрелище. Нелепым и абсурдным было все вокруг, все в этом дне.

– Кар-р-р, – заявила птица.

– Это несправедливо, – прошептал Дэн, сам того не осознав. – Он был таким добрым. Таким сильным. И умер. Так мучительно. И кто после этого будет говорить, будто ты не умрешь, пока нужен этому миру?

– Почти расизм, – Лева нервно улыбнулся. – Точнее, утилитаризм. Думаешь, правда нужно оставить жить только тех, кто этого заслуживает? Вроде мы все заслуживаем – права на «долго и счастливо» или хотя бы просто «счастливо». И все в любой момент можем это право потерять.

Филосовски. Довольно жестоко. Дэн закусил губу снова, сам на себя удивляясь. Это же вроде он за тотальный гуманизм. Люк Скайуокер. Добро и свет. А тут…

– Не знаю, – прошептал он, и чтобы только больше себя этим не мучить, перевел разговор: – Давно видел Нику? Она такая… другая.

– Злая, но в хорошем смысле, – откликнулся Лева. – Думаю, из-за этого ее мужика.

– Все-таки ее, она не по пьяни это кричала в баре? – Дэн вяло удивился.