Белые воды

Сюда, где они стояли, к командирской палатке, которую тоже разбирали, приближались командиры, верно, их вызвал Шиварев, и, взглянув на Костю, он скорой пружинящей походкой пошел навстречу подходившим. Костя теперь чувствовал: вся тяжесть, усталость от того проделанного за день немалого пути в Верею и обратно вдруг скопилась в ногах, будто по свинцовой чушке вложили ему в сапоги. А в голове завьюжил вихрь, завертел обрывочные мысли, смешал их в один жгучий клубок: «Неужели? Неужели Садык Тулекпаев?! Кореш отца?! И здесь? И как там — отец, мать? И Катьши, Катьши — как?! Где же вы, где? И Свинцовогорск, и Ульба. И завод, где выкидывал коленца… Одним бы глазком! Одним… бы глазком! Одним… Написать им? А что напишешь? Про переверты-перекосы? Костя Макарычев и — плен, проверки, тыловая житуха — строил объекты? Да и давно, поди, получили похоронку, слезы обсушили… Катьша, женка?! Гляди, теплый бок отыскался, — кобыла в оглоблях, а и то падает! Стока лет! Гляди, Андрюха, брательник под тем боком! Так што, так што пока…»

И внахлест, петлей перетянуло горло, закупорило, и он с усилием старался освободиться от петли, сглатывал слюну обожженным горлом.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

После смены Петр Кузьмич, не задерживаясь нигде, поднялся на-гора, в бытовке тоже не рассиживался, не вступая в разговоры о фронтовых новостях, что было привычно, заведено, переодевался споро: по понедельникам в горном техникуме занятия школы передового опыта, там он должен рассказывать о своем способе многоперфораторного бурения. Теперь, после той знаменитой вахты, он и сам постоянно работал не одним перфоратором, непрестанно искал усовершенствования, оттачивал каждое свое действие, операцию, — выходило на круг три-четыре нормы. Мысленно он уже был там, в классе, на втором этаже, куда свезли по его просьбе старые, изработавшие срок перфораторы разных мастей, модернизаций, — вышла целая музейная коллекция. Петр Кузьмич шутил: «Ить дажеть не коллекция — парад калек!»

На занятия собиралось народу много, в классе, случалось, не хватало стульев, чтоб всем сесть, устроиться, приносили стулья из других классов, теснились; народ набивался разный, но больше все — молодые, безусые, «допризывнята», как их про себя окрестил Петр Кузьмич, да еще женщины-солдатки, заменившие своих мужей, ушедших на фронт. Подумал, что сегодня придет и Катьша: утром, вернувшись с рыбалки, он ее не застал дома — в ночной смене работала. На занятиях, случалось, скользнет взгляд по лицам, выхватит где-нибудь в скученном рядку и ее, Катьшино, лицо — стиснется, даст сбой сердце Петра Кузьмича, будто кипятком ошпарит сознание: измаялась, постарела вон, просекли лоб морщины, у глаз сетчатая путаница, губы сжаты плотно, в ниточку, а в зрачках — стылая, вековушная боль.

Он был уже возле двери бытовки, торопился пораньше объявиться в классе — должны привезти спаренный бурильный станок, он осмотрит, проверит его, приведет в «ажур», после станет рассказывать и показывать все тонкости, как настраивает, готовит станок к работе, какие применяет новые закавыки, а следующее занятие — практическое — прямо в забое проведет.

— А я по твою душу, Кузьмич, — окликнули его сбоку, и он, оглянувшись, увидел знакомого сотрудника из отдела горных работ. — Ждут тебя в парткоме. Андрей Федорович Макарычев звонил.

Сказав «ладно», подумал: управление комбината по пути, заглянет, хотя по какой такой надобности потребовался?

Поднявшись на второй этаж, прошел в левый конец коридора, где и был кабинет Андрея Макарычева, парторга ЦК. В маленьком «предбанничке» остановился: на вешалке кучно висели телогрейки, пальто, каски и картузы, а из полураскрытой двери слышались невнятные голоса, слоисто вытекал табачный дым, — значит, в кабинете многолюдно и разговор затяжной.

— Петр Кузьмич! Пожалуйста, заходите, — выгнувшись за столом, позвал Андрей Макарычев.

В кабинете — знакомые и незнакомые люди, возможно, шло какое-то совещание, но теперь оно, как показалось Петру Кузьмичу, завершилось или подходило к концу, потому что сидевшие вокруг стола уже вели себя свободно, переговаривались, некоторые поднялись, должно, собираясь уходить. Не раздевшись, так, в ватнике, сев на стул, сняв лишь кепку, Петр Кузьмич теперь вблизи отметил землистую нездоровость лица, синюшные, глянцевитые подтечья у нижних век Андрея. «Война… Молодой, а ить и ему война боком выходит», — успел подумать в шевельнувшейся жалости.

— Петр Кузьмич, — сказал Андрей, взъерошив короткие темные волосы, будто освобождаясь от налета озабоченности, — знаю, что занятия, что школа стахановского опыта, но подумал — по дороге… Не задержу! Дело такое… — Он теперь открыто и прямо посмотрел в глаза бурщику, точно бы заранее хотел угадать, как тот отнесется к тому, что скажет. — Соседи обратились с Крутоусовки — просят поучить их, дядь Петь, методам вашим, передать опыт. Рудничный «треугольник» обратился.

— Крутоусовцы? Своих, чё ли, нет бурщиков? — хмуро, бурчливо спросил Петр Кузьмич.

— Выходит, дядя Петя.

— Како выходит? Казьмин, Нечаев… Знатные бурщики! В газете читал.