Белый Бурхан

Торкош знал эту работу. Еще в молодости он часто батрачил в кержацких хозяйствах и научился заготавливать мертвую траву на зиму, чтобы не гонять скот по снегу, лопатой разгребая сугробы в низинах, где особенно сильны заносы даже в спокойную невьюжную погоду. Русские не боялись джута - их овцы не пробивали ногами снег, чтобы добраться до травы, они всегда были у них сыты в теплых кошарах, как и коровы, козы, кони. Еще русские держали свиней, которых кормили тем, что оставалось от обеда или ужина батраков. Животные эти были голые, без шерсти, удивительно ленивые и прожорливые. Их Торкош не любил и боялся: если им приделать рога, то они походили бы на самого Эрлика!

Торкош подошел к косарям, взял у одного из них литовку, пощупал ногтем острие, отдал повод:

- Попробую. Когда-то косил!

Литовка привычно легла в ладони, хорошо пошла по траве и даже самому Торкошу не верилось, что всего минуту назад он со страхом смотрел на парня, неловко ковыряющего косой по собственным ногам. Теперь тот парень с удивлением смотрел на Торкоша - ему совсем не подчинялся этот длинный нож на палке, которую он уже хотел обломать через колено и сделать привычную для работы чилгы, похожую на русский серп...

Торкош прошел поляну до конца, начал второй ряд. Добрался до парня, выпрямился, смахнул ладонью пот с лица:

- Видел, как надо работать?

- Видел. Мне бы так!..

- У тебя поесть ничего нет?

- В аилах, где спим, есть. Но ногами - далеко...

- Возьми моего коня!

Едва парень ускакал, как к Торкошу подошел пожилой казах со шрамом на подбородке, косивший неподалеку, протянул руку по-русски, лопатой, ладонью вверх:

- Темирхан. К нам в работники?

- Торкош. Нет, я сам по себе... Давно косите?

- С праздника Фрола и Лавра*.

* 18 августа по старому стилю. В это время сенокос обычно уже заканчивался, а не начинался. Очевидно, травы снова загустели после дождей.

- Эйт! Ты что, крещеный? - изумился Торкош.

- Наденешь и русский крест на шею, - кисло улыбнулся Темирхан, - когда с голода подыхать станешь! Только нас не поп крестит, а сам хозяин Лапердин...

Вернулся парень, посланный Торкошем. Не слезая с коня, он протянул глиняную кринку с молоком и кусок коричневого ноздреватого хлеба, от одного запаха которого у Торкоша закружилась голова.

- Хорошо живете! - позавидовал он.

- Хорошо трава живет, когда ее овца не ест! - туманно отозвался Темирхан и попросил закурить.

Свернул самокрутку на русский манер, сунул ее в рот, полез за кресалом, а достал спички. Снова усмехнулся:

- Хорошо еще, парень, снег в горах живет. Со стороны последнего, только что выложенного стога, послышался сердитый хриплый голос, заставивший вздрогнуть и выронить самокрутку казаха, поспешно покинуть седло мальчишку.

- Что такое? - удивился Торкош. - Кто так громко кричит?

- Винтяй, - зашептал побледневший телес, вырывая литовку из-под локтя Торкоша, - сейчас драться прибежит! Толстой палкой!

- Палкой? Кто он такой?

- Старший сын хозяина, - ответил казах, наклоняясь за оброненной самокруткой, - злой и жадный. Хозяин лучше: в бога верит.

Телес уже бежал с литовкой на другой край поляны, чтобы наверстать то, что упустил с гостем. Темирхан кив-нул и тоже взялся за вилы. К Торкошу подлетел верховой охлябью, замахнулся березовой палкой, брызгая слюной из широко распахнутого рта:

- Пришибу, узкоглазый!

Торкош поднял нагайку и пригрозил:

- Сдачу дам! Морда толстый!

Слова, сказанные по-русски, охладили гнев верхового:

разглядев, наконец, что перед ним чужой, Винтяй резко осадил коня.

- Кто такой? - спросил он хмуро. - Почему работать мешаешь?

- Это - работа? - Ткнул Торкош в исковерканную землю. - Дурак! Учить надо, а не палкой драться!

Винтяй витиевато выругался, ринулся через поляну к телесу, но, увидев аккуратно уложенные валки сена, в недоумении остановился. Так алтайцы косить не умели, так мог косить только русский! Он что-то спросил у телеса, тот ответил и ткнул подбородком в сторону невозмутимо пускающего дым Торкоша. Винтяй развернулся и, спешившись, подошел,

- Ловок ты, бес! Люблю таких. Поехали?

- Куда ехать? - удивился Торкош. - Зачем? Я тут останусь!

- К отцу моему поехали! Чин тебе даст.

Игнат Лапердин любил одеваться по-купечески, хотя и не состоял в гильдии. Вот и сейчас: лиловый бархатный жилет, золотая цепь часов через тощее брюхо, плисовые штаны, заправленные в высокие самоварно сверкающие сапоги. Дополняли картину окладистая с рыжинкой борода, нос картошкой и волосы, расчесанные на косой пробор и смазанные деревянным маслом. К тому же, у Игната был ласковый убаюкивающий голос и неистребимый волжанский говорок, с круглыми, как монеты, словами.

По-алтайски Игнат говорил плохо, хотя понять его можно было. Но пользовался чужим языком редко, справедливо считая, что кому надо будет его понять, тот поймет, если даже он и заговорит по-турецки...

Выслушав доклад сына, Игнат вялым движением руки отпустил Винтяя и положил ту же руку на плечо Торкоша

- Если ругаешься и говоришь по-нашему, значит, жил

с русскими?

- Жил. Долго. Сам хозяин был!